Новый Мир ( № 12 2010)

В серии «саквояжных» рассказов писательница продемонстрировала умение заботиться о динамичности повествования, о занимательности, о лаконичности, о балансе фантастики и реальности, припася едва ли не для каждого рассказа забавный трюк — и при этом сохранив определенную литературную планку.

«Опыт работы для глянцевого журнала даром не прошёл. Этот лёгкий саквояж Славникова и прихватила с собой, когда взялась за новый роман», — укоряет Сергей Беляков. Да, снова соглашусь я. Прихватила. И правильно сделала.

И поэтому новый роман так энергично начинается, герой заявлен сразу, коллизия возникает на третьей странице, а легкость слога вместо «фирменного густого, перенасыщенного сравнениями» меня не разочаровывает, а скорее радует.

Во второй части романа действие замедляется (читатель уже пойман на крючок, можно ослабить динамику сюжета). Учащаются экскурсы в прошлое. Реальность расплывается. Роман становится глубже, психологичнее, сгущаются метафоры. Вот в квартире валяющегося с воспалением легких (после прыжка в воду) Максима Т. Ермакова появляется, откуда-то из-за стены, «костлявый старик в коричневом, несколько подгнившем костюме, с подбородком, как торчавший вперед присоленный сухарь», и, согнав с кресла социального прогнозиста, смотрит на героя «похожими на вареные луковицы мутными глазами». Беспощадное, но какое точное сравнение помутневших старческих глаз с вареными луковицами. Под пристальным взглядом больного привидение превращается в молодого деда да так и остается разгуливать по тексту романа, озадачивая социальных прогнозистов своими французскими ругательствами, немыслимой способностью проникать в запертую квартиру и при этом отсутствовать в записях видеокамер.

Это от него — «очень вредного человека», по определению головастиков, унаследовал Максим Т. Ермаков роковое свойство своей головы. Действие временами переносится в прошлое, в эпоху стахановского движения. Знатного забойщика Валерия Ермакова уговаривают вступить в партию, а он отказывается учить «Краткий курс...». «Почитай, в конце концов не по-французски написано», — уговаривает упрямого стахановца партийный руководитель, но вредный «чуждый элемент» ёрнически обещает выучить лучше французский, чем «Краткий курс...». Взбешенный партиец неожиданно соглашается.

Так в повествовании появляется барышня, преподавательница рабфака, похожая на «блеклый дух исчезнувшей петербургской квартиры», — бабушка Максима. Череда картинок прошлого из жизни бабки и деда, России тридцатых годов проносится перед Максимом Т. Ермаковым — то ли в бреду, то ли в приступе ясновидения. Хорошие страницы, плотные, волшебно материализующие реальность и полные горького юмора. Мне кажется, даже пристрастный критик Сергей Беляков одобрил бы их яркую изобразительность и своеобразную оптику, в которой узнается оптика автора «Стрекозы...».

Меняется и взгляд автора на Максима Т. Ермакова. Писательница сначала гнала, подхлестывала сюжет, придумывала его неожиданные повороты, населяла роман узнаваемыми персонажами. Теперь лимит действующих лиц заполнен, можно посмотреть на Максима Т. Ермакова и попристальнее. Персонажи романа все статичны, включая государственных головастиков.

А вот Максим Т. Ермаков меняется.

Сначала этот заурядный офисный мышонок с его мечтой об удобной норке и сытой жизни не вызывает никаких симпатий. Потом выясняется, что он способен чувствовать, что он может испытывать тоску и даже отчаяние. Потом в его поведении появляется какая-то бесшабашность, трусоватый Максим Т. Ермаков покупает спортбайк: несколько страниц, посвященных укрощению мотоцикла, который ведет себя как необъезженный конь, то и дело норовящий встать на дыбы, написаны прекрасно. «Встречка состояла из ослепительных расплавленных пятен, взмахов пролетающего воя, гудков, а своя полоса, когда удавалось на нее попасть, — из расставленных в шахматном порядке, почти неподвижных задних бамперов и торчавших отовсюду зеркал». Именно так и должна выглядеть скорость.

Потом оказывается, что равнодушный ко всему обладатель легкой головы способен полюбить. Короткая история любви и женитьбы Максима на Маленькой Люсе, потерявшей сына, любви, начинавшейся с сострадания, с жалости к ее беде, должна бы окончательно очеловечить героя и подготовить финал.

Но вот с финалом все же что-то не срастается. Автор заставляет героя, никак не желавшего пожертвовать собой ради спасения некоей части человечества, застрелиться оттого, что в теракте погибает его беременная жена. Все это, конечно, сопровождается умело расставленными психологическими ловушками. Главный головастик сообщает, что, дескать, ошибка вышла: Максим Т. Ермаков вовсе не объект Альфа, а самый обычный человек. Тут-то герой романа, почувствовавший себя свободным, и стреляет себе в голову.

Впрочем, как недовольно произносит дед Валера, встречая в ином мире только что застрелившегося внука, «обвели тебя твои прогнозисты вокруг указательного пальца». Действительно: они и теракт, в котором погибла Малень­кая Люся, подстроили, и расчетливо Максима Т. Ермакова дезинформировали. «Надо было снять блокировку, которая образовалась у объекта на наше прямое вмешательство», — объясняет один головастик другому. То есть в итоге получается ровно так, как хотели спецслужбы: герой стреляется.

А Мак­сим Т. Ермаков, полагая, что он вершит выбор своей судьбы свободно, в действительности выполняет намеченную для него программу.

Автор, конечно, хозяин своему герою, но тут, похоже, попал в собственную ловушку: столь убедительно изобразил эгоцентризм и броню себялюбия Максима Т. Ермакова, что потом сам же не смог ее пробить. С трудом верится в решимость обладателя легкой головы покинуть этот мир вслед за погибшей женой. Процесс превращения офисной мыши в человека, способного к глубоким чувствам и эмоциям, явно не завершен.

Не стоит тащить роман Славниковой в пантеон «литературы больших идей», над которым еще давно посмеивался Набоков. Свобода воли, свобода выбора, человек и власть — все эти вполне серьезные вопросы обыгрываются здесь в сниженном виде. И тем не менее легко читающийся роман имеет, конечно, двойное дно, содержимое которого, как это и положено, обнаруживается не сразу.

Сакраментальный вопрос критики: так этот роман лучше предыдущего или хуже? Я думаю, на него не всегда можно объективно ответить. Мне роман «2017» нравится больше. Но я потому столько времени уделила в этой статье претензиям Белякова, не узнавшего в новом романе любимого автора, что они служат прекрасной иллюстрацией типичной коллизии. Писатель движется куда-то, он не хочет и не может стоять на месте. Критик же направление движения не одобряет. Так Белинский, восторженно принявший «Бедных людей», о «Двойнике» Достоевского написал явную глупость (я имею в виду его замечание, что «фантастическое в наше время может иметь место только в домах умалишенных, а не в литературе»). И в то же время очень понятно, почему он это написал. Ему хотелось еще одних «Бедных людей». А Достоевского уже волновали темы двойничества, тревожил образ «подпольного человека». При этом сам Достоевский соглашался, что «Двойник» — неудача. Но из этой неудачи, как птенец из яйца, вылупились все поздние романы Достоевского.

Я не масштабы писателей сравниваю — я говорю о типологии отношений писателя и критика, воспроизводящейся и в наши дни. Теперь приходится видеть, как Пелевину ставят в пример «Чапаева» и «Омон Ра», Леониду Юзефовичу — романы о сыщике Иване Путилине, Александру Иличевскому — его же ранние рассказы, и т. п. Даже если критик прав и прежний роман действительно лучше (что часто и бывает), все равно прав и писатель, не желающий повторять пройденное.

И мне гораздо интереснее, что Ольга Славникова написала не еще одну «Стрекозу...» или «2017», безошибочно воспроизводя собственные находки, а бросилась в омут опасного романа, не побоялась неинтересного героя — офисного менеджера и отработанного в литературе конфликта человека со спецслужбами. Что-то удалось лучше, что-то, на мой взгляд, не удалось. Будущее разберется.

О евреях и велосипедистах

О евреях и велосипедистах

А л е к с е й Ц в е т к о в. Сказка на ночь. «Новое издательство». М., 2010, 196 стр.

Разговор о книге Цветкова я начну со стихотворения «исход», которое, как мне представляется, может многое прояснить в творчестве поэта. Я приведу стихотворение полностью.