Новый Мир ( № 5 2009)

Штука в том, что свобода оказывается чрезвычайно своевольной. Предпринятая попытка «жить иначе» запросто способна выйти у человека из-под контроля. Она, как ни странно, тоже может не соответствовать ожиданиям и намерениям своих инициаторов и создателей. Даже если те будут очень-очень стараться, все равно в созданной ими реальности окажется что-то, не укладывающееся в первоначальные замыслы. Как всякая реальность, эта тоже — чем реальнее, тем упрямее. То есть — со своими закономерностями, с которыми надо уметь справляться.

В европейской культуре — по крайней мере со времен Освальда Шпенглера — для таких своевольных человеческих творений заготовлена метафора живого организма: со своим характером, своими потребностями, своим — неминуемо ограниченным — запасом сил, а главное — со своим жизненным циклом. Как дает понять эта метафора, у всякого понятого таким образом сообщества, какого бы оно ни было объема и каким бы целям себя ни посвящало, неминуемо будут не только рождение, подъем и расцвет, но и увядание, и, наконец, та или иная форма гибели. Есть и правила, по которым — если организм намерен прожить отмеренный ему цикл целиком, а не испустить дух раньше времени — жизнь организма должна строиться определенным образом: у свободы есть своя физиология.

В свое время Шпенглер, а также его последователи на ниве неминуемо метафорического описания социального как разновидности естественного Арнольд Тойнби и Лев Гумилев, говорили о жизненных циклах и физиологических особенностях больших сообществ: культур, цивилизаций, этносов. Кордонский и Кожаринов предприняли то же самое по отношению к сообществам малым. Точнее — наложили на материал отечественной неформальной жизни модели, заимствованные у Тойнби и Гумилева [12] , чтобы понять: как устроена свобода неформалов и что с ней делать? Они даже разработали категориальный аппарат для описания групп, их разновидностей и стадий их жизненного цикла [13] .

Получилось, надо сказать, вполне логично.

Неформальная группа, решающая вроде бы свои частные задачи — организация скаутских вылазок, бардовских слетов, хоббитских игрищ, — не просто должна быть в каждом случае понята как организм со своим жизненным циклом, показывают Кордонский и Кожаринов. Подход у них к этому организму вполне «мичуринский» — считаться с социальным естеством они готовы, но ждать от него милостей отнюдь не намерены. Представляемую область знаний они именуют «социальной инженерией», а себя — скромно — социальными ремесленниками, социальными техниками.

Группа для них — еще и многоуровневая лаборатория, которая много чего вырабатывает. Во-первых, смыслы, модели поведения, навыки: и личные, и социально значимые. Во-вторых — техники обращения группы с окружающим обществом, с самой собой, с каждым из ее членов. И наконец — самого человека.

«Очерки неформальной социотехники» — не первый опыт в этом жанре. Первая книга — «Технология группы. Заметки из области социальной психологии неформальных групп» [14] , написанная одним из авторов, Михаилом Кордонским, вместе с педагогом-организатором и бардом Владимиром Ланцбергом, выйдя более десяти лет назад, выдержала несколько изданий, стала классикой и даже дала название серии, в которой вышла и представляемая книга.

Нынешняя книга написана с несколько других позиций — уже хотя бы потому, что изнутри другого времени. К концу двухтысячных стало ясно многое из того, чего было еще не разглядеть в середине девяностых.

Кордонский и Кожаринов дают неформалам массу практических советов — на живых примерах, которые комментируют на полях, особым шрифтом: как вести себя в случае конфликтов, как ладить с окрестным — внегрупповым — населением, как строить отношения с властями, как пользоваться в своих целях «традиционными для нашего времени бизнес-методиками». Выделяют признаки, на основании которых человек может судить, в какой стадии сейчас избранное им объединение: на подъеме ли оно, достигло ли зрелости или вовсе уже старо и переходит в «мемориальную фазу». Но кроме того, они ищут ответы на вопросы, осмысление которых стало насущным после того, как неформальное движение в нашем отечест­ве миновало свою эйфорическую стадию, и многие объединения, с таким азартом начинавшие свою жизнь в восьмидесятых — девяностых, искренне верившие, что перед ними если не бессмертие, то, по крайней мере, огромное будущее и неисчерпаемые возможности, стали угасать. А иные и совсем угасли. Почему — и насколько неизбежно — группы терпят неудачи? Как жить и что делать после того, как группа — это-то уж точно известно — закончит свой жизненный цикл?

Да, энтузиасты восьмидесятых — девяностых не преобразили ни мира, ни общества — а ведь как надеялись. Незаметно даже, что они их хоть сколько-нибудь улучшили. Но опыт «поражения» неформалов недавних десятилетий дает понять и еще одну вещь: «ушельчество», альтернативничанье, создание собственных миров и культивирование экзотических практик — в природе человека. Знакомые нам неформальные движения были не всегда, но «ушельчество» тех или иных видов было всегда и будет, пока мир стоит. А что его человекотворческий потенциал не исчерпан — очевидно.

Все перестроечные эйфории уже, казалось бы, позади. Но и «сейчас, в 2000-е (!) годы, — пишут Кордонский и Кожаринов, — многие тысячи людей добровольно и бескорыстно посвящают большую часть досуга» вещам весьма странным. Скажем, «составлению полных собраний сочинений любимых бардов в звуке, текстах и видео», написанию «терабайтов бесплатного софта», совершенно бескорыстному созданию линуксов и «десятков тысяч фичей к винде», ролевым играм в несуще­ствующие миры или давно минувшие эпохи. А то и вовсе флешмобам — странным массовым действиям, по самому своему замыслу лишенным вроде бы всякой логики. Впрочем, Михаил Кордонский (участвующий во флешмобах лично) уверен, что они — разновидность искусства.

В ушествие на самом деле всегда уходят, чтобы вернуться. Даже когда не догадываются об этом.

«Окраинная», узкогрупповая деятельность — возможно, даже любая — не только выращивает человека и дает ему то, чего он по разным причинам «недобрал» в Большом Социуме. Она еще и вырабатывает формы жизни, умения, предметы, которые Большому Социуму рано или поздно пригождаются. Иногда — и довольно часто — такие продукты неформальной жизни входят в состав мейнстрима, даже официоза. И «ушельцам» приходится изыскивать себе новые области странного для приручения и обживания.

Именно из чудачества «неформальных» групп (которые, правда, тогда еще никто этим словом не называл) вырос массовый спорт и олимпийское движение. Они — давным-давно уже индустрия, коммерция и область официальной профессиональной деятельности. А ведь начиналось все с детских спортивных союзов, которые создавал Пьер де Кубертен, мечтая о Новой Олимпии и раздражая чиновников, искренне не понимавших, для чего он это затеял.

Исторически еще совсем недавно «маргиналами» были энтузиасты компьютерных сетей. Каких-нибудь «двадцать лет назад Интернета не было <…> а фидошников считали ненормальными, просиживающими ночи за странными играми в „эхи” и „мыло”. Но именно они из своего ушествия в синтезе с другими маргиналами и не-маргиналами двигали в большой мир Интернет — учреждали фирмы ISP, писали самодельный софт… <…> Эти „первопроходцы сети” сейчас уже растворились в огромной волне тех, кто пришел на освоенные сетевые пространства просто жить, работать, общаться». «Исчезновение тождества „Интернет sub = /sub маргинал” стремительно движется от столиц в провинции». Происходит то же, что примерно полувеком раньше случилось с радиолюбителями, — тоже долгое время ходившими в чудаках и неформалах. То есть, по-видимому, мы имеем дело с общей тенденцией.

«То, что родилось в российском педагогическом андеграунде в 50-х, — вторит сказанному автор предисловия к книге, тоже неформал-ушелец с разнообраз­ным опытом Валерий Хилтунен, — мир только-только начинает осознавать». Конструктивным смыслам того, что выделывают разные чудаки в своих группах сегодня, предстоит быть оцененными явно не раньше, чем через десятилетия, когда другие придут на освоенные ими пространства — «просто жить». Но материал для будущих оценок Кордонский и Кожаринов собирают уже сейчас.