Новый Мир (№ 6 2008)

Впрочем, с Элиаде автор обходится еще круче. Элиаде в ее изображении — параноидальный себялюбец, “воинствующий румынский ультранационалист” с амбициями “планетарного масштаба”, да и вообще “псевдоисторик”…

Этот зашкаливающий субъективизм в трактовке фактов — главный упрек автору. Есть и другие моменты, которые не дают считать эту книгу научной работой в полном смысле слова. Так, А. Ленель-Лавастин довольно странно подходит к выбору источников (один из главных — мемуары второстепенного румынского литератора, у которого, наряду с завистью, вполне могли быть и другие личные причины для неприязни к “великим румынам”).

Книга довольно небрежно издана (подчас встречаются просто смешные опечатки) и переведена. Перевод не то чтоб совсем плох (так, переводчица употребляет более аутентичные румынскому транскрипции фамилий), но именно что

небрежен, поэтому в нем можно встретить выражение “создавать карьеру” (стр. 126), некое “модернити” (на стр. 65 оно идет рядом с “современностью”, но чем-то от нее, видимо, отличается), “воля к силе” — вместо “воли к власти” (стр. 142), у Эрнста Юнгера вдруг появляется инициал “Е” вместо “Э” (стр. 499) и многое другое.

Все это тем более жаль, что “Забытый фашизм” — подробное и тщательное привлечение целой россыпи малоизвестных фактов о таких писателях из такой страны, о ком у нас очень мало известно. Например, рассказывается, как однажды Чоран пошутил о том, что Сартр вполне мог бы получить после смерти телеграмму “Спасибо. Кремль”, об общении Элиаде с П. Мораном и Э. Юнгером и о его лиссабонском дневнике, о том, что думали, делали и как проводили время в Париже молодой Ионеско с компанией, как Чоран ранним утром кидал сигареты пленным на парижской улице и как заказал Элиаде номер в гостинице под названием “Будущее”…

Впрочем, книга интересна еще по одной причине. При всем “зашкаливании” субъективизма эта работа является отчасти типичной в том смысле, что представляет очень распространенное в последнее время на Западе явление, — под красивыми изначальными лозунгами беспристрастности, либерализма и политкорректности создаются научные труды, в которых все вышеперечисленные принципы меняют в итоге свой знак на противоположный. Готов ли читатель принять подобный конъюнктурный стиль исследования — выбор, разумеется, не столь роковой, как поддержка или неподдежка героями этой книги профашистских движений, но, думается, не менее принципиальный...

Александр Чанцев

– ---------------------

1 См., например: Лихачев В. Космос против истории: Мирча Элиаде и “еврейский вопрос”, — “Еврейское Слово”, 2004. № 4 (177).

2 “Мистики и циники”, — “НГ-Ex Libris” от 27 декабря 2007 <http://exlibris.ng.ru/koncep/2007-12-27/10_mistiki.html>.

3 Эвола Ю. Люди и руины. Критика фашизма: взгляд справа. М., АСТ; “Хранитель”, 2007, стр. 243. Любопытно, как упреки традиционалистов современному миру удивительным образом повторяют идеи, звучавшие до этого у сюрреалистов и взятые впоследствии на вооружение бунтующими студентами в Париже 1968 года, — борцы с Системой не меняют лексики… Ср.: “Замороженный Дух трещит под каменными глыбами, которые на него давят. Это вина ваших заплесневелых систем, вашей логики „дважды два четыре”, это ваша вина, руководители университетов, попавшиеся в сети своих собственных силлогизмов. Вы плодите инженеров, судей, докторов, неспособных постигнуть истинные тайны тела, космические законы бытия, фальшивых ученых, не видящих дальше Земли, философов, претендующих на то, что они могут реконструировать Дух…” (“Письмо ректорам европейских университетов”

А. Арто; цит. по: Эсслин М. Арто. — В кн.: Арто А. Театр и его Двойник. СПб., “Симпозиум”, 2000, стр. 321).

4 Например: “Все-таки это чудовищное, хотя и переносимое унижение — нести в себе кровь народа, который никого и никогда не заставил о себе говорить” (“Разлад”), “Все эти безмятежные, объевшиеся счастьем народы — французы, англичане… Я из другого мира, у меня за плечами — века непрерывных бед. Я родился в злополучном краю. Наша радость закончилась в Вене, дальше нас ждало только Проклятие!” Или: “В ответ на слова Эндре Ади о „проклятье родиться венгром” я недавно написал, что судьба румына во много раз тяжелее. Только в нашем случае речь не о проклятии, а о несчастье, состоянии пассивном…” (Записные книжки 1957 — 1972 гг.). — Чоран Э. М. После конца истории. СПб., “Симпозиум”, 2002, стр. 248, 391, 525 соотв. Cр.: “Апелляциями к „синдрому жертвы” не без основания объясняют многие сюжеты нашей истории” (Тиугеа Г.-В. Перспективы Восточной Европы и румынский опыт. — “Неприкосновенный запас”, 2007, № 6 <http://magazines.russ.ru/nz/2007/6/ti10.html>.).

5 О влечении к смерти как отличительной черте всех фашистских движений см. в эссе

У. Эко “Вечный фашизм”: “Культ героизма непосредственно связан с культом смерти. Не случайно девизом фалангистов было: Viva la muerte!” (Эко У. Пять эссе на темы этики. СПб., “Симпозиум”, 2002. стр.75).

6 Никитин В. Сиоран, или Горькие силлогизмы на вершинах отчаяния. — В кн.: “Сиоран. Искушение существованием”. М., “Республика”; “Палимпсест”, 2003, стр. 6.

7 Чоран Э. М. Мирча Элиаде. — В его кн.: “После конца истории”, стр. 334 — 335.

8 Это тем более вредно, что тут же было подхвачено. См., например: “И тут вопрос: а чем господа [Чоран, Элиаде] занимались в свободное от фашизма время? Каков их вклад в культуру, помимо статей „Почему я верю в победу Легионерского движения”? Что дает основания ставить их рядом с одним из крупнейших драматургов ХХ века?” (Смирнов И. “Забытый фашизм”. Театр абсурда в колоде одной масти. — Сайт “Радио Свобода” от 18 января 2008 года <http://www.svobodanews.ru/article/2008/01/18/20080118152233667.html>).

КНИЖНАЯ ПОЛКА МИХАИЛА ЭДЕЛЬШТЕЙНА

+ 10

А. П. К о з ы р е в. Соловьев и гностики. М., издатель Савин С. А., 2007, 544 стр.

“Мимо этой работы не сможет пройти ни один исследователь творчества имярека” — типовой рецензионный зачин в случае с монографией Алексея Козырева выглядит не комплиментарной гиперболой, но простой констатацией. Завидная исследовательская удача — найти неожиданный ракурс, некий поворот темы, позволяющий по-новому взглянуть на, казалось, всесторонне изученный предмет. Но высший пилотаж — когда человек пишет вроде бы об очевидном и вдруг оказывается первооткрывателем, ибо до него никто эту работу не проделал.

Именно так обстоит дело с гностическими элементами в творчестве Соловьева. Пишут об этом практически с момента зарождения “соловьевоведения”, вот уже чуть ли не сто лет, и, кажется, нет исследователя, который, хоть в придаточном предложении, не высказался бы по этому поводу. Давно не заглядывал в учебники по истории русской философии, но уверен, что мысль о Соловьеве-гностике проникла уже и туда. И вдруг оказывается, что специальных работ на эту тему практически нет, ревизия источников, по которым Соловьев знакомился с гностицизмом, не проведена, да и вообще не вполне ясно, что именно применительно к соловьевскому учению понимать под гностическими мотивами и каков их удельный вес в наследии философа.

Штриховкой этих белых пятен и занялся Козырев. К задачам своим он подошел со всем тщанием и с выполнением всех правил научного этикета1 — от частного к общему, от эмпирики к достаточно осторожным выводам. Изложению и анализу соловьевской космогонии предшествует реконструкция круга чтения философа по означенной проблеме — описание “источников и литературы о гностицизме, с которыми мог познакомиться В. Соловьев в библиотеке Британского музея, Московского университета и домашней библиотеке С. М. Соловьева-старшего”. Именно так: “мог познакомиться”.