Новый Мир (№ 6 2009)

И трусы мне на самом деле стирала мама. Но она сама так хочет, она любит стирать мое белье.

— Я не успеваю выстирать свои трусы, так как мама стирает их быстрее.

— Ты используешь маму как рабыню. Ты уже в таком возрасте, что могла бы ей и помогать, а сама только мешаешь. Ты мучаешь маму. Ей и так тяжело. Она приходит после второй смены и должна еще стирать твои трусы, и гладить на утро одежду для школы, и варить какой-нибудь суп, и вдобавок проверять твое домашнее задание и хорошо ли ты собрала портфель!

Мне так сильно становилось жаль маму, что я готова была покончить с собой, только бы ее не обременять. Но чтобы окончательно не сойти с ума, нужно было постоянно атаковать Цветку.

— А твои домашние задания она не проверяет, потому что ты никогда их не делаешь!

— Я уже взрослая. Скоро я уеду, и мама вообще меня забудет. А ты должна будешь ей помогать!

— Куда ты уедешь? — Я прекращала плакать, и тарелка выпадала из моих рук на пол.

— Вот видишь! Ты только вредить умеешь! Разбивать тарелки, сжигать алюминиевые миски, рвать капроновые колготки, воровать мою косметику! Когда ты вырастешь, из тебя ничего не выйдет путного! Как сидишь, так и будешь сидеть у мамы на шее!

— Цветка, куда ты поедешь? Ты хочешь куда-то уехать?

— Не уехать, а поплыть. Я поплыву на пароходе.

— Куда ты поплывешь? — Я могла бы встать на колени, только бы она ответила.

— Мой посуду!

— Я мою.

— И пол вымой. А то мама придет с работы и за голову схватится.

— Я вымою пол, только скажи, куда ты поплывешь?

Цветка не отвечала.

Не ответила и до сих пор.

Но я догадываюсь, что это мог быть за корабль и что это могло быть за море.

7

Я получала право не убирать в квартире, если выдержу ее побои.

Цветка была сильнее меня, соревноваться с ней не имело смысла, не стоило и пытаться. Но я намного быстрее бегала. Я могла бы от нее убежать, если б квартира была чуть больше. Она догоняла меня и вытаскивала из-под журнального столика в гостиной.

Била недолго, после чего закрывалась в детской, забрав с собой ключи от входной двери, чтоб я не вышла на улицу. К подружкам, которые играли в мяч перед подъездом.

Я, как запертый раненый медведь, бродила из одной комнаты в другую, останавливаясь перед дверью в детскую:

— Отдай ключи!

Цветка сидела в своей цитадели и победно молчала.

— Отдай ключи, а то я убегу из дома!

— Беги когда угодно, — открикивалась Цветка. — Мы все только обрадуемся. Чтоб ты знала, мама не хотела тебя рожать. Ты была незапланированным ребенком. Мама хотела сделать аборт!

Я заливалась слезами и шла собирать свои вещи в портфель. Я тогда вообще часто плакала, но мое детство нельзя из-за этого назвать несчастным. Наоборот, иногда я думаю, что так я училась говорить.

Вещей у меня совсем немного. Портфель нетяжелый. Надела куртку, купленную мне мамой в Венгрии, обула туфли.

— Дай ключи. Я ухожу из дома.

Цветка радостно бежала открывать дверь:

— Иди-иди. Наконец-то.

Идти мне было некуда. Предстояло тянуть время, чтоб пришел кто-нибудь из родителей и вернул меня домой.

Цветка открывала настежь входную дверь и снова закрывалась в своей крепости.

Я, одетая, с портфелем за плечами, садилась под дверью и ждала маму. Когда она приходила с работы, я говорила ей, что ухожу из дома, и она упрашивала меня остаться. Я упиралась. Допытывалась, что такое аборт. Мама смущенно отводила глаза, неловко пожимала плечами.

Тогда я рассказывала маме, где Цветка прячет от нее дневник.

Цветка очень плохо училась в школе.

8

Она была для меня первой настоящей женщиной.

— Ты похожа на мужчину, — говорила мне Цветка, — когда ты выра­стешь, то будешь мужчиной.

Я не обижалась. Мне было приятно быть для нее мужчиной. Если бы в этом мире можно было что-нибудь изменять, я бы изменила время и пространство, только бы быть для нее пусть хоть в каком качестве, но ближе.

Я потеряла Цветку, когда она вышла замуж.

Она потеряет меня, когда я допишу этот рассказ.

9

Я не заметила, как с ней стали происходить радикальные женские метаморфозы.

Однажды я нашла в ее бельевом шкафу, куда регулярно почему-то заглядывала, клочок материи, залитый кровью. Я взяла его и понесла маме на кухню. Я была уверена, что мама, увидев это, схватится за голову, закричит, потому что он свидетельствовал если не о каком-то страшном Цветкином грехе, то о страшной, неизлечимой болезни.

Мама велела отнести клочок материи назад и больше не рыться в Цветкином белье.

— Вырастешь — поймешь, — таинственно сказала мама, но я, сколько ни расту, все равно ничего не понимаю больше, чем тогда.

К Цветке приходили парни, она с ними целовалась. Я ненавидела каждого из них, даже высоченного чернявого теннисиста, который волочил за собой свою ракетку стоимостью в 500 у. е.