Новый Мир ( № 8 2008)
Шрифт:
По правде сказать, слабое утешение в этом вечном возобновлении. Герой Жюля Верна рассуждает об Адаме, хотя тут естественным образом приходит в голову Ной. В рамках библейской парадигмы потоп осмыслен и вызван нравственной причиной. В рамках парадигмы Жюля Верна потоп лишен всякого смысла и совершенно вненравственен. Так природа захотела. Почему? Так уж у нее, у природы, заведено: поочередно всех своих детей, свершающих свой подвиг бесполезный, она равно приветствует своей всепоглощающей и миротворной бездной. И с цивилизациями то же самое.
Полярники и островитяне, хотя и не могли противостоять разрушению своего мира, во всяком случае, постигали причины происходящего: интеллектуально они были как бы наравне с природой — они ее понимали. Здесь и этого нет. Волна приходит, когда хочет. Но рано или поздно придет обязательно. Предварительно дождавшись,
Хаос торжествует над космосом.
Расписание перестает существовать тотально.
Порывы ветра разбрасывают по океану картоны декораций, расписанных Жюлем Верном.
Считать шаги бессмысленно.
Филеас Фогг, застрелись!
"Достичь абсолюта…"
О том, что Андрей Тарковский вел дневники, стало известно еще в конце восьмидесятых, вскоре после смерти режиссера. Поговаривали, что скорое издание их вряд ли возможно: слишком многие из ныне живущих почувствуют себя задетыми. В общем-то, это обычная причина, по которой литераторы девятнадцатого века отодвигали публикацию своих писем, дневников и мемуаров лет этак на пятьдесят — пока не отойдут в мир иной те, в чью личную жизнь вторгается обнародованный документ. Но век двадцатый не был столь щепетилен: практика публикации писем и дневников, наносящей ущерб репутации живых людей, стала повсеместной и у нас, и на Западе, а скандал (вплоть до судебного процесса) — лучшим способом пиара.
Тем временем дневники Тарковского были изданы в Италии (под вызывающе-торжественным, но, оказывается, принадлежащим самому автору названием “Мартиролог”), переведены на многие языки, прокомментированы критикой, а очередь России все никак не могла настать. В чем же дело? Неужели в щепетильности издателей, испугавшихся резких оценок Тарковского?
Не замедлили появиться и другие гипотезы. Киновед Ольга Суркова, в течение долгого времени находившаяся при Тарковском с магнитофоном и блокнотом, словно Эккерман при Гёте, но в конце концов рассорившаяся с режиссером и даже затеявшая судебный процесс (из-за прав на книгу “Запечатленное время”), не без злорадства сообщает: “Эта ситуация на совести его ныне покойной жены Ларисы, а теперь — их общего сына Андрея, которого, как и мать, кажется, не устраивают гонорары российских издательств ” <http://www.kinoart.ru/magazine/09-2002/editions/surkova>.
В “Новейшей истории отечественного кино. 1986 — 2000” также говорится, что комиссия по творческому наследию Андрея Тарковского, созданная в 1987 году, не смогла опубликовать статьи и рабочие тетради Тарковского, права на которые принадлежат наследникам режиссера, запросившим космическую по тем временам сумму. По тем же причинам, сообщалось далее, неизданным на Родине останется “Мартиролог” Тарковского, а вместо восстановленной авторской версии “Страстей по Андрею” по телевидению и, впоследствии, на видеокассетах будет по-прежнему тиражироваться и демонстрироваться купированный советской цензурой вариант (в примечании называется и сумма — 150 тысяч долларов за один дневник) <http://www.russiancinema.ru/index.php>.
Что же касается сына режиссера, Андрея Андреевича Тарковского, то, не подтверждая и не опровергая сообщения о финансовых условиях наследников, он больше упирает на то, что хотел издать дневники достойно, но финансовые проблемы долгое время не удавалось решить. “В конце концов нам удалось найти спонсора — российское отделение итальянского банка ” (“Известия”, 2007, 29 ноября).
И вот наконец эта книга, с многочисленными фотографиями, с рисунками Андрея Тарковского, отпечатанная в Италии на русском языке, продается в России, правда, по непривычным ценам и с несусветным их разбросом. Я как полный лох купила ее в Московском доме книги за 3174 рубля, а вскоре обнаружила, что через Интернет ее можно было купить в два раза дешевле и что есть магазины, стыдящиеся прибегать к столь высоким наценкам, как Дом книги.
Презентация, прошедшая в начале весны, еще до появления тиража, носила парадный характер: выступали сын режиссера Андрей Андреевич Тарковский, являющийся президентом Института Андрея Тарковского, расположенного во Флоренции, итальянский посол и другие люди, дневник вряд ли читавшие, но всегда имеющие наготове несколько слов о важности культурных контактов. Десятки электронных и бумажных изданий торжественно сообщили о выходе в свет долгожданной книги.
Потом дневник прочли, и тут стали появляться иные отзывы. Самый жесткий принадлежит Валерию Кичину (“Российская газета” от 8 апреля 2008 года). “Я много читал дневников — нигде не встречал такого количества брани,-— удивляется кинокритик. — Если посмотреть список людей, которых автор называет завистливыми бездарностями, то в нем окажется почти весь наш кинематограф, за очень малым и далеко не всегда лучшим исключением. Сергей Бондарчук — „Ну что за мерзавец!”. „Гамлет” Козинцева — „До чего же это
ничтожно!” А в театре? „Вчера был на Таганке. ‘Мастер и Маргарита’. Ужасно. И ни одного актера”. В литературе: „Прочел Гумилева — какой бездарный и претенциозный субъект!” Не лучше и на Западе: Дзеффирелли — чудовищно. Антониони — очень слабо, Ангелопулос — ужасно. „Гордон Крэг претенциозен и глуп”. „Не нравится мне этот Джек Николсон — витрина”. „Амадеус” Милоша Формана: „8 ‘Оскаров’ — и так бездарно””.
По мнению Кичина, мучительная жизнь деформировала личность режиссера. “От страницы к странице видишь, как человек становится подозрителен, как он от всех ждет предательства. Так в предателях оказались многие, с кем он работал и кому в общем-то обязан: прекрасные операторы Вадим Юсов и Георгий Рерберг, художник Николай Двигубский. Первый принес с собой изобразительное решение всех ранних картин Тарковского, второй снял ему „Зеркало”, а третий нашел для „Зеркала” изобразительное решение. И вот — предатели”.
Заметив, что Тарковский, видимо, “страдал комплексом лютой ревности к коллегам, более обласканным зрителями и властями”, Кичин подводит читателя к выводу, что тот образ большого художника, который сложился в результате просмотра его фильмов, после прочтения этой “страшной в открытии потемок души исповеди” “предстает в ином свете”.
У меня статья вызвала недоумение. Прежде всего тем, что из шестисотстраничной увесистой книги, где есть все: бытовые записи и размышления о бессмертии, тонкие наблюдения над человеческой природой и попытки разобраться в собственной душе, борьба с чиновниками и проекты будущих фильмов, раздраженные и доброжелательные отзывы о современниках, резкие и восторженные оценки прочитанного, — автор рецензии старательно нарыл лишь “жареный” материал. Да точно ли он читал весь “Дневник”, — возникли у меня сомнения, — или воспользовался газетными публикациями, вроде той, что была в “Литературной газете”, по поводу которой так сокрушался режиссер Юрий Кузин: “Отрывок, который был опубликован в „Литературке” (№ 22, 2008) <...> чудовищная провокация. Кумир юности, божество, на алтарь которого мы положили столько жертв, оказался, благодаря
публикатору, ничтожным позером, человеком с ядовитым, желчным умом, способным только рубить сплеча и вести счет жалобам. <…> Ни богословских прозрений, ни тонких наблюдений за человеческой природой, которыми пестрят страницы дневников Тарковского, — ничего этого здесь нет” <http://www.chayka.lgz/article.php?id=4502&top=&ui=12119681481238=107>.
Не думаю, правда, что публикаторы преследовали цель опорочить Тарковского, просто выбирали самые сенсационные и скандальные отрывки. А что скандальнее увесистой оплеухи сановному мэтру? Конечно, подборка цитат
у Кичина откровенно тенденциозна. Но если даже сосредоточиться на этих ядовитых записях в дневнике, я не очень хорошо понимаю, почему надо пересматривать свое отношение к режиссеру.
Бывают дневники — ну вот как записки Глумова, героя бессмертной пьесы Островского. Любезный, обходительный, всем делающий комплименты человек наедине с собой оказывается этаким Собакевичем. Так, после обнародования дневника Нагибина иным его добрым знакомым пришлось взглянуть на свои дружеские отношения с писателем новыми глазами, прочтя о себе малоприятные вещи.