Новый Мир ( № 9 2007)

“Мне стало грустно.

— А если без философии? — спросил я. — Если по-честному? Бог в нас присутствует?” Не удовлетворенный полученными ответами, Рама спрашивает (вопрошает!): “Почему все так жутко устроено?” На вопросы, задаваемые Рамой, есть два варианта ответа. Первый предполагается уже из возможности постановки подобных вопросов. Ведь на самом деле Рама хочет услышать утвердительный ответ, молодой вампир жаждет добра, надежды, смысла, истины и Бога, как бы парадоксально это ни звучало. Но существует и другой ответ (много ответов на много вопросов, но, в сущности, они сливаются в один) — ответ Озириса — отрицающий, брутально жизненный, реальный, циничный: “Всегда можно будет придумать заклинание, вызывающее в нейронных цепях твоего мозга возбуждение, которое будет переживаться как священное дыхание истины”.

В книге воплощается диалог двух Пелевиных: Пелевина — творца, романтика, поэта и Пелевина — циничного мудреца. Автор предоставляет абсолютную альтернативу. Вопрос в том, на чью сторону встанет читатель, какого Пелевина он предпочтет, с каким согласится. В целом же в каждом человеке обе эти стороны сосуществуют, что также удачно демонстрируется писателем. Профессор теологии, работающий “наемной пищей” в квартире вампира Озириса, говорит Раме: “Наша планета — вовсе не тюрьма. Это очень большой дом. Волшебный дом… это дворец Бога. Бога много раз пытались убить, распространяли про него разную клевету, даже сообщали в СМИ, что он женился на проститутке и умер. Но это неправда. Просто никто не знает, в каких комнатах дворца он живет — он их постоянно меняет. Известно только, что там, куда он заходит, чисто убрано и горит свет. А есть комнаты, где он не бывает никогда”.

Слова эти, конечно, не возникают на пустом месте, и в них определенно есть истина. Но автор не идеализирует человека ни секунды: произнося свою “проповедь”, профессор вручает Раме карточку с надписью-слоганом: “К Богу через Слово Божие. Молитвенный дом „Логос КатаКомбо””. Истина уродуется тем, из чьих уст она исходит, потому что это всегда человек, а в среднем человеке всегда сосуществуют двое: поэт и предприниматель. Так постоянно происходит в произведениях Пелевина. Поэт перебивает циника, а блистательный циник глушит поэта. Благодаря этому проза писателя оказывается беспроигрышно организованной. В ней всем хватает места — каждый с тем или иным процентом тождественности находит себя.

В финале, где тон повествования подчеркнуто минорный, меланхоличный, рождающийся из обреченности и смирения, звучит реквием в виде песни “козла и греческого бога международного певца Мирча Беслана” — “реквием как реквием, не хуже любого другого”. Это реквием по Раме, который взрослеет и соглашается, принимает — “находит свое место в строю”, осознает глупость (бесполезность) сопротивления. Он следует “дружелюбному” совету учителя Любви и Боевых искусств Локи: “Пора тебе завязывать с этими левыми понтами. Надо взрослеть”.

История обреченного героя заканчивается, как водится, взрослением (от чего, конечно, больно, как в случае с Холденом Колфилдом или малышом Алексом) и принятием своего места в системе (почти как в “1984-м” Оруэлла). Самый жуткий из пелевинских хеппи-эндов.

Подпись Рамы под его “задокументированным слепком души”: “Рама Второй, друг Иштар, начальник гламура и дискурса, камаринский мужик и бог денег с дубовыми крыльями” — довольно жестокая самохарактеристика, свидетельствующая об абсолютном отсутствии какой бы то ни было самоидеализации, стремления к самооправданию, иллюзий на свой счет.

Роман “Ампир В” в очередной раз убеждает, что Пелевин вовсе не модный Grand Master Beat нашего времени, сторговывающий популярные истины с лотка, а именно Писатель. Мудрый и не без души.

Тамбов.

Завораживание словом

Разумов Петр Анатольевич — поэт, арт-критик. Родился в Ленинграде в 1979 году. Окончил филологический факультет РГПУ им. А. И. Герцена. Автор книги стихов “Диафильмы” (2005). Публиковался в журналах “Зинзивер”, “Футурум АРТ”, “Флейта Евтерпы” (Бостон), “Акт”, альманахе “Абзац” (Тверь), интернет-журнале “Топос”. Лауреат премии “Пропилеи” (премия редакции журнала “НоМИ”).

Как бы мы ни относились к “преемственности”, всегда есть форма (размер или метр, имеющие “семантический ореол”, носитель культурных интенций), словарь (в известном смысле общий, языковой), метафора и рифма, синтаксис: способ стяжения слов, где звуковое колебание и смысловые миги приобретают статус Письма, повествовательного единства, — все это неизменные или необходимые приметы поэтического. И это достается в наследство, этому всегда есть прецедент.

А собственно речь (художественный акт или жест) индивидуальна — она принадлежит говорящему так же несомненно, как тело. Элементы языка (буквы и звуки, слова и синтаксические фигуры) в момент речи, в стиховом стяжении так меняются, входят в такие между собой отношения, что стихотворение превращается в нечто не до конца понятное, в иероглиф — потому что все по отдельности — ничье и ничего, кроме возможности языка, в себе не заключает, но писатель создает из хаоса нечто до того не бывшее, и это “нечто” есть поэзия, которая всегда — чудо узнавания, отождествления, травматической встречи с незнакомой частью мира.

Будучи высказыванием автора “о себе”, важным внутренним жестом, это “нечто” всегда имеет адресата, того человека, который касается этой травмы, меняясь в этот момент. Вслушивающийся подчиняется произволу творца, который устанавливает новый человеческий предел, добавляя к нам себя или открывая себя — в нас.

Михаил Кузмин

До сих пор это имя вроде бы существует, но как-то неполно. Исключенный из “пантеона”, он двигался подводно.

Ветер с моря тучи гонит,

В засиявшей синеве

Облак рвется, облак тонет,

Отражаяся в Неве.

Словно вздыбив белых коней,

Заскакали трубачи.

Взмылясь бешеной погоней,

Треплют гривы космачи.

Пусть несутся в буйных клочьях

По эмали голубой,

О весенних полномочьях

Звонкою трубя трубой.

(1911)

Пушкинский метр равен обратному, буйство природы таит не угрозу, а праздник. Рвется, тонет только часть пейзажа. Точная картина — Нева, почти городская, бытовая примета. Облак даже не тонет, а просто отражается — динамика скрыта в глазе, в его активном художничестве.

Вздыбив, взмылясь — сдвинутые, ускоренные стилистически слова, трубачи (как не сказать хлебниковские!), как ватага смелых мальчишек. Действие коней обращено на себя — они взмыливают (сами себя), они космачи — слово больше слова, эпитет раздвигает предмет.