Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая

Миро, которого я заранее предупредил об ориентировочном времени прилета, ждал прямо на летном поле. Едва выбравшись из салона, я увидел фигуру в старенькой инвалидной коляске, бодро катящуюся к вертолетной площадке по асфальту летного поля. Фоном для этого силуэта служило хитросплетение рулежных дорожек, а позади — здание аэропорта.

В Олтенице, живущей по времени UTC+02:00, было уже почти пять часов вечера. Мне еще повезло, что, благодаря подсказке инсбрукского таксиста, я достаточно быстро смог сторговаться с военными вертолетчиками на авиабазе в Тасаре, и у них как раз был намечен сюда полет — иначе мог бы попасть в Румынию затемно, а то и на следующий день.

Здание аэропорта Олтеницы было наспех выстроено в первые годы после Темных времен, когда никто здесь не задумывался об эстетике. Бетонные бараки, над которыми маячила диспетчерская вышка, мало походили на высокотехнологичные аэровокзалы, к которым я привык. На территории аэродрома, конечно, не было растительности. Аэродром находился за пределами чахлого озонового купола Олтеницы, чтобы летательные аппараты не разрушили его. Попасть под защиту озоногенераторов можно было через один из подземных тоннелей, соединяющих аэропорт с городком, или на автобусе.

При взгляде на диспетчерскую вышку мое сердце кольнула ностальгия. А ведь я бывал здесь много десятков раз. Именно тут начиналось любое мое путешествие в первые пятнадцать лет моей жизни, цель которого, обычно, находилась в каком-нибудь новом и интересном для меня месте. Неказистый аэропорт, который мог показаться сараем даже после Ганновера, не говоря уже о Сиднее, навсегда сохранил в моих глазах необъяснимое очарование.

— Я надеюсь, вы не обобрали его как липку? — прищурившись, спросил Миро по-румынски у пилота вертолета, вышедшего на перекур. — Это почти-что мой брат.

— «Почти-что брат» прилетел почти-что бесплатно, — иронично отозвался пилот, презрительно покосившись на Миро. — А тебя кто вообще пропустил в полетную зону, юродивый?

— Эй, я вообще-то ветеран войны, у меня тут пожизненный пропуск везде! — отозвался Миро обиженно. — Раз не здешний и не знаешь — не позорься! Лучше куревом поделись, летун херов!

Пилот ухмыльнулся без излишнего почтения, мол, «знаем мы таких ветеранов», но все же не пожалел сигареты. Мирослав закуривать не стал, а заложил себе за ухо, спрятав за копнами длинных немытых волос. Приглядевшись к Миро поближе, я убедился, что и без того худощавый мужчина за эти годы совсем иссушился — на смуглом лице со впалыми щеками выступала каждая кость. И если раньше Мирослав выглядел жилистым и выносливым, излучал силу и здоровье, то теперь он был развалиной. Нездоровый желтоватый цвет белков глаз и черные круги под ними, шелушащаяся кожа, ранки вокруг губ, неопрятная черная щетина на лице, потасканный камуфлированный китель, брюки с пятнами и заплатками — совсем не похоже на того бравого м`oлодца, которого я помню.

— Ну ни фига себе! — подъехав ко мне и подняв голову, так как я высился высоко над ним, воскликнул он по-русски. — Так я и знал, что ты вымахаешь на добрых два метра. Но не думал, что отрастишь такие широкие плечи. Так и таскаешь каждый день железо, братишка?

Голос у него был хрипловатый, прокуренный, и все же его звуки невольно заставили меня улыбнуться.

— Привет, Миро, — молвил я, присаживаясь на корточки рядом с коляской и протягивая руку.

Пожатие у бывшего офицера батальона спецназа «Рысь» Сил Самообороны Олтеницы, вопреки его плачевному виду, осталось все еще достаточно крепким. Я слышал, у инвалидов, передвигающихся на коляске, часто остаются сильные руки. Обняв его, я ощутил острый запах табака, дешевого алкоголя и несвежего белья.

— Паршивый у меня вид, да?

— Все не так уж плохо.

— Эй, только не надо тут твоей содружеской политкорректности, ладно?! — раздраженно нахмурился Миро.

— Ну ладно, выглядишь как дерьмо, — согласился я. — Но я все равно очень рад тебя видеть.

— Поехали отсюда, Дима. Нечего жариться под ультрафиолетом. Пойдем ко мне, выпьем за встречу…

— Конечно, идем. Только я не пью.

— Что, до сих пор?! Пора уже становиться, наконец, взрослым! Хм. Ладно, будь по-твоему. По крайней мере, поболтаем, и покажу тебе угол, где ты сможешь отдохнуть.

— Было бы здорово. Где ты сейчас обитаешь?

— У дяди Горана.

— У дяди? Он же, вроде бы, жил в Доробанцу. Был администратором ГЭС.

— «Администратором»! — засмеялся Миро. — Снова твоя чертова политкорректность! Сидел там вместе с сыновьями и племянниками, якобы охранял электростанцию и снимал дань с каждого киловатта — я бы скорей назвал это так. К сожалению для дяди, та лавочка давно закрылась.

— Нацисты взорвали дамбу, когда отступали. Но, я слышал, ее восстановили.

— Восстановили. Только вот наше большое семейство назад в Доробанцу приглашать не стали.

— Но ведь вы прожили там больше двадцати лет.

— Ага. Слишком долго для цыган. Но недостаточно долго, чтобы цыгане начали относиться к этому месту как к настоящему дому. Танки Ильина еще и на горизонте не показались, как мое уважаемое семейство спешно собрало манатки и было таково. Долго они не показывали туда нос и после, когда ГЭС не работала и там шли восстановительные работы. Но едва все окончательно успокоилось, табор был уже у ворот Доробанцу, и Горан поспешил напомнить, что он мол, тут, хозяин. Махал перед всеми договором, который с ним подписали двадцать лет назад. Грозился пожаловаться генералу Думитреску, которого он, мол, хорошо знает. Да только вот комендант ГЭС, назначенный Альянсом, сказал, что дядя может этим договором подтереться. «Реквизиция для военных нужд», сказал. Законы военного времени. А от себя добавил, что надо было цыганам защищать станцию и отстраивать ее, а не бегать всю войну от нацистов, поджав хвост.

Я задумчиво закусил губу. Сложно сказать, что в таком решении нет справедливости. Впрочем, уверен, что цыгане считают себя обиженными и угнетенными.

— Горан никогда им этого не простит, — подтвердил мою догадку Миро. — Он и раньше никакую власть не жаловал, а теперь совсем ненавидит. При нем даже говорить об Альянсе не советую.

— Я помню, вы с ним раньше не ладили.

На моей памяти Миро всегда стыдился своих цыганских корней. Помню, он страшно злился, когда я, тогда еще слишком маленький, чтобы понимать тонкости человеческой психологии, задавал ему вопросы о его настоящей семье. «Не было у меня никакой семьи! Она появилась в тот день, когда я встретил твоего отца!» — ответил он мне тогда. Многими годами позже его ответ был другим, но похожим: «Семья появилась у меня тогда, когда я вступил в Силы самообороны Олтеницы».

Похоже, годы изменили его мировоззрение.

— Мы и сейчас ругаемся каждый Божий день. Но куда еще ты мне велишь податься?! — Миро красноречиво похлопал худощавыми ладонями по поручням своей коляски. — У цыган не принято бросать кровных родственников на произвол судьбы. Даже у цыган есть принципы.

Я внимательно рассмотрел его коляску — старенькую и очень простенькую, не чета тем, что можно встретить в Сиднее, скажем, у того же Тима Бартона. Хорошо помню, как после первого своего года в «Вознесении», вопреки вежливым предостережениям Роберта, я перечислил на личный счет Мирослава пятую часть всех родительских сбережений. Этого пожертвования, конечно, и близко не хватило бы на искусственные роботизированные ноги — таких денег ни Миро, ни мне собрать было не суждено. Но суммы перевода должно быть как раз достаточно, чтобы купить приличную электрическую коляску.

— Я думал, тебе уже удалось решить вопрос с креслом, — произнес я.

— Эй, слушай, ты-то, небось, не сильно обеднел, брателло! — импульсивно и даже раздраженно огрызнулся Миро, посмотрев на меня с помесью злости и жгучего стыда.

— Нет, я не о том! — смутился я. — Мне не жаль тех денег! Но мне больно смотреть на то, что ты остался без такой необходимой тебе вещи.

— Не срослось с этим. Все равно бы денег на все не хватило… и других проблем хватает. Может быть, когда-нибудь. Слушай, не донимай меня этим, а?!