Нуль

– Поздно же ты начал прозревать, братец, – сказал я.

– Не позднее, чем отец, – бесцветно произнес Костя. – У нас с ним сегодня был разговор, очень странный, потому что отец был пьян, а я вообще не хотел с ним беседовать, но разговор все же состоялся…

И Костя монотонно, со всеми подробностями рассказал мне, что произошло днем между ним и отцом. Удивительно, что он совсем не морщился от боли, только вздрагивал, хотя руку наверняка мозжило и отстреленный палец горел, как если бы он был на месте и его окунули в расплавленный свинец.

Я не знаю, почему Костя выбрал меня в наперсники. Возможно, ему просто было необходимо выговориться. Наверное, не подвернись я, он рассказал бы то же самое детям, играющим в песочнице, или голубям, расхаживающим вокруг.

Вот почему я знаю всю подноготную этой истории. А то, что Сергей сидел в открытом кафе на площади перед станцией метро «Алексеевская», я выдумал. Я понятия не имею, где он провел последние три часа перед перестрелкой. Может быть, действительно сидел в каком-нибудь кафе, а может, бродил по улицам, посасывая на ходу из бутылки и закусывая «сникерсами».

– Мне известно, что вы привезли отцу пять тысяч долларов, – вдруг сказал Костик. – Я их вам верну.

С этими словами он исчез. Вот только что мальчик сидел возле меня на скамейке, а через секунду его уже нет. В моем сознании не умещается, как можно так исчезать. Вообще говоря, в моем сознании много чего не умещается. Я, например, по-прежнему не могу представить, какие ключи надо найти к сердцу мальчишек, чтобы превратить их из милых наивных детей в холодных профессиональных убийц.

В тот же вечер я уехал в Петербург. Добрался до своей московской квартиры, побросал в сумку кое-какие вещички и тут же двинул на Ленинградский вокзал. Оставшихся у меня двухсот тысяч вполне хватило и на билет, и на поздний ужин в вагоне-ресторане. За ночь я сочинил очень красивую историю о ранении моего бесценного скальпа, утром рассказал ее жене, и она поверила.

Днем у меня снова начала болеть голова, поднялась температура, рана на черепе воспалилась. Мне все-таки пришлось обратиться к врачу. Рану вскрыли, вычистили гной, обработали… – в общем, я еще две недели маялся с этой дыркой, ходил на перевязки, но в основном сидел дома, потому что показываться на людях с забинтованной головой не очень-то хотелось.

Тем временем закончился май. Наступил июнь. С того жуткого вечера прошло недели четыре.

Я уговорил жену, чтобы она забрала дочь и уехала на дачу в Отрадное, пообещав, что присоединюсь к ним, как только завершу срочную работу.

На самом деле никакой срочной работы у меня не было. Просто опять захотелось на некоторое время остаться наедине с собой. Тяга к одиночеству стала развиваться у меня с того момента, как я остался один на скамейке в саду имени Баумана.

А десять дней назад произошло следующее.

В полночь у меня в квартире раздался телефонный звонок. Мальчишеский голос – вовсе не Костика, а кого-то еще – сказал:

– Будьте так любезны, загляните как можно быстрее в ваш почтовый ящик.

После чего трубку повесили.

Я спустился на первый этаж и открыл ящик. Там лежал пакетик, крест-накрест обклеенный лентой скотча. Честно скажу, я сразу догадался, что там внутри. Дома я взрезал скотч, развернул бумагу, и из пакетика выпали доллары – ровно пятьдесят Бенов Франклинов.

Однако это еще не всё.

Примерно в час ночи кто-то позвонил в мою дверь. Я пошел открывать, гадая, кому бы это приспичило ко мне являться. На дворе стояло самое темное время суток. Хотя белые ночи были уже в разгаре, половина первого – это все равно царство темноты. Светлеть начнет лишь через час-полтора.

Ковда я открыл дверь, в квартиру вошел… Коля. Я так и не понял, почему он пришел ко мне не днем, не вечером, а именно в час ночи.

– Здравствуйте, Синицкий, – сказал Коля.

У него ужасная манера – он меня зовет всегда только по фамилии. Сергей тоже любил называть меня по фамилии, но Коля все-таки не Сергей.

– Здравствуй, Коля, – ответил я. – Какими судьбами?

– Синицкий, отдайте, пожалуйста, наши кассеты, – сказал Коля, не ответив на мой дурацкий вопрос.

Я даже не попробовал выразить удивление, недоумение или непонимание. Просто пошел в комнату за кассетами.

– Если почему-либо трудно отдать все, отдайте главную – на которой тишина.

– Я думал, главные – это те, которые наговорены Сергеем, – сказал я, возвращаясь с кассетами в руках.

– Если отец выживет, он еще наговорит, – спокойно ответствовал Коля. – Главная – это все-таки беззвучная.

Я уже знал, что Сергей не погиб, но пребывает в тяжелейшем состоянии, в интенсивной терапии, я звонил в больницу из Питера через день, то, как врачи боролись за жизнь Сергея, было мне известно, поэтому простительно, что мой вопрос относился не к первой фразе Коли, а ко второй.

– Почему главная – беззвучная? – удивился я.

– Потому что на ней я сделал «бэкап».

– А что это такое?

– Это резервная копия папиного жесткого диска. Ее можно делать на дискетах, на другом жестком диске или на магнитофонной ленте. Когда несколько месяцев назад я заметил, что Костька как-то уж очень подозрительно крутится вокруг компьютера, я потихоньку от всех сделал этот «бэкат. Тем более что мне в институте на время дали соответствующий ленточный накопитель.

– И что? – спросил я.

– А то, что я сделал копию и подложил к нормальным аудиокассетам. Подумал, если Костька что-нибудь напортит, я порадую отца. А не напортит – так и говорить не о чем. И только на днях я узнал, что Костька все-таки напортил. На этой ленте – копия «Черной книги», уж не знаю, говорит это вам о чем-нибудь или нет. Но если бы вы эти кассеты не сперли, возможно, они исчезли бы по-другому. И безвозвратно. Так что вам даже спасибо.

Я остолбенел.

– Значит, «Черная книга» все-таки жива?