Няня в (не)приличную семью
Шрифт:
Но я помнила, что это мой работодатель, поэтому хотела проглотить обиду и максимально спокойно ответить, хотя внутри еще бушевал пожар.
– Прохор Андреевич…, - начала я миролюбиво, но справедливость требовала выхода, и меня понесло….
– Вы совершенно не разбираетесь в людях. И не задумываетесь о том, что кого-то можете обидеть. Вы сейчас своим предложением открыто намекнули, что я неблагодарная …особа, которая не ценит все, что для нее сделали! Я Луковку искренне люблю. Может, даже слишком, и потом буду сильно скучать, когда надобность в моих услугах отпадет. Или же…, - я мстительно прищурилась
Получи фашист гранату! Вяземский удивленно захлопал глазами. Конечно же! Существует только два мнения – мое и неправильное. И вдруг – как это так – мое оказывается неправильное!
– Просто я переживаю, что девочка может привыкнуть ко мне и перенесет свою нереализованную мечту о маме на меня. И это будет еще одна травма. Хотя и мне это будет нелегко. Я же тоже человек, со своими эмоциями и чувствами!
Глава 28
– Вы, взрослые, всегда из выеденного яйца создаете проблему? – в приоткрытой двери балкона показалась Луковка. В смешной пижамке с Микки Маусами и неразлучным серым мышонком в голубой шапочке.
Я усмехнулась – будущий филолог растет! Надо же так вывернуть фразеологизм!
Вяземский растерялся. Очевидно, стыдно стало барину за то, что чехвостил меня и за то, что не сохранил тайну Луковки.
– Ты почему не спишь? – хрипло, словно застигнутый на чем-то неприличном, спросил он.
– Папа, дурной тон отвечать вопросом на вопрос. И да. Разве с вами уснешь? Бубните тут ерунду всякую! Неужели нельзя просто сделать так, как я прошу? А, Маш? Я хочу, чтоб ты была моей мамой. Но тут, как ты рассказывала – равносторонний треугольник. И надо, чтоб согласны были еще две другие стороны. Что касается моей мамы, которая сразу была, то я не против с ней познакомиться. Пусть будет. В конце концов, две мамы не самая большая компенсация за мое безрадостное детство.
Выдав тираду, она наклонила голову, глядя на нас и ожидая реакции. А мы с Вяземским хлопали глазами, переваривая услышанное. То, что дети часто выдают шедевры умозаключения, я знаю. Но это всегда бывает так неожиданно. Кажется, что у ребенка одни игрушки и развлекушки на уме, а оно вон как…
Мне жутко хотелось сказать, что и вторая сторона треугольника в виде меня согласна с потрохами. Но признавать, что я влюблена в своего работодателя, я не собиралась. Даже ради Луковки я не могла навязываться.
– Дочь, если бы все было так просто…, - начал Вяземский «строить проблему из выеденного яйца», как сказала Луковка.
Малышка закатила глаза и скрестила руки на груди, изображая «ой, все!». Мне показалось, что даже мышонок, которого она держала за помпончик, и то укоризненно смотрел своими глазками- бусинками.
– Пап, не начинай! Идите с Машей потусите. В бар там или на дискотеку! Чего вы сидите, как старички, в номере? Дайте хоть от вас отдохнуть!
Мы переглянулись с Вяземским.
– Ну чего смотрите? Маша, собирайся! – скомандовал маленький диктатор.
– Да, Маша, собирайтесь! – присоединился и отец диктатора.
– А вы в домашних штанах так и пойдете? – подключилась я к всеобщему безумству.
– И я пойду собираться.
Сказать,
что я испытывала странные чувства, значит, не сказать ничего. Конечно же, я мечтала побыть с ним вдвоем. И не как наемный работник, а как девушка. Но чтоб отправили гулять вот так, как в командировку? К тому же, будет неизбежным продолжение разговора.Все это наводило сумбур в голове, но я быстренько натянула на себя сарафан, прошлась расческой по своей копне и стянула ее резинкой в высокий хвост. Схватила сумочку, кинула туда ключ-карту и телефон. Застегнула сандалии и отрапортовала:
– Я готова. Луковка, если вдруг станет страшно, звони.
– Слушаюсь, мой генерал! – Луковка подскочила на кровати и приставила ладонь к виску.
– Только ложись в кровать и не скачи, - строго предупредила я.
– Ради такого дела я и дохлой мышкой притворюсь.
Из своей комнаты вышел Вяземский.
– Луша, мы недолго.
– Можете и долго, - скривила хитрую моську малявка.
– Я не знаю, правильно ли мы делаем, что оставляем ее одну, - нерешительно сказала я, как только мы вышли за дверь.
– Насколько я знаю свою дочь, она не сделает того, что может ей навредить. К электроприборам не полезет, пальцы в розетку совать не будет, ванну принимать тоже не будет. К тому же нам нужно договорить. Я бы бар и дискотеку отложил до другого раза, - Вяземский вопросительно посмотрел на меня.
– Поддерживаю, - кивнула я.
Несмотря на безумно теплый вечер, меня потряхивало от волнения. И, как оказалось, не зря.
Мы прошли к пляжу.
– Побродим? – Вяземский как-то напрягся и решил, видно, не разбрасываться словами.
– С удовольствием! – я поддержала предложение, надеясь, что ласкающие волны как-то снимут напряжение.
В молчании мы разулись, мой работодатель подвернул штаны и протянул мне руку.
В мире не так много вещей, которые доставляют истинное наслаждение. И, несомненно, побродить по воде ночью с любимым человеком – это одно из них.
– Маша, я порой бываю резок, может, даже несправедлив…, - начал Вяземский, а я тяжко вздохнула. Он это заметил и усмехнулся.
– Я повторяюсь, да?
– Да.
– Ну мне непросто говорить о таких вещах, - опять он что-то начал мутить, потом резко замолчал и на выдохе признался.
– Маша, ты мне нравишься. Очень. И я, действительно, хочу, чтоб мы стали парой. Поверь, не потому что Луковка приняла тебя. Черт. Не так. Потому что сошлись звезды. Как сказала дочь, у нас нарисовался равносторонний треугольник. И две стороны согласны. Третьей будешь?
Я едва сдержалась, чтоб не хихикнуть от двусмысленного «Третьей будешь?» Будто алкаши собираются что-то отпраздновать. И оно чуть не сбило меня с ощущения парения.
Все, что я сейчас услышала, было настолько неожиданным и желанным, что я готова была как есть, в сарафане, просто упасть в воду или нырнуть с головой. Чтобы захлестнувшие эмоции не разорвали меня.
– Ну, наверно, этим можно объяснить, что вы постоянно меня стараетесь задеть… Как ученик начальной школы дергает за косичку и отнимает портфель у девочки, когда она ему нравится? – я пыталась поддевкой компенсировать свою растерянность, и язык по инерции выдавал то, что сидело в подсознании.