Ныряльщица

Лягу на диван и буду лежать так, пока не подохну с голоду. Поэтому я делаю все, чтобы на этой мысли не останавливаться: для начала переодеваюсь. Потом выбрасываю сорочку и застилаю диван, стараясь не думать (не думать!) о том, как он меня обнимал. А потом слышу, как открывается дверь, натужный скрип доносится до меня вместе с осознанием того, что я ее не закрыла.

Я. Не закрыла за собой эту едхову дверь!

Холод все-таки подбирается к сердцу, собирается в тугой концентрированный ком. У меня в комнате нет ничего, кроме тапета, и… шокера. Я сжимаю его в руке и шагаю в коридор.

Шаг.

Еще шаг.

Шаги мне навстречу.

Я замираю. И только чудом не превращаюсь в статую, когда вижу шагнувшего из темноты Диггхарда К’ярда.

Появление отца Лайтнера в моем доме кажется еще более невероятным, чем все, что случилось раньше. Но прежде чем я успеваю сказать хоть слово, говорит он:

— Нисса Мэйс.

В его глазах не просто пренебрежение, а пренебрежение, смешанное с раздражением. Раньше он смотрел на меня, как на пустое место, сейчас смотрит как на пустое место, которое чем-то испачкано.

— Где мы можем поговорить?

«Нигде», — хочется ответить мне. Вместо этого я отвечаю:

— На кухне, — и прохожу туда первая.

Для этого мне приходится его обойти, и его взгляд вонзается мне в спину. Что ни говори, а К’ярды умеют смотреть так, чтобы ты почувствовала себя маленькой и никчемной. У Лайтнера тоже был такой взгляд. Когда-то. Но сейчас гораздо больнее вспоминать его другой взгляд.

На кухне я включаю свет и кладу шокер на стол.

Выражение лица Диггхарда К’ярда меняется: теперь он смотрит с брезгливым изумлением. Совершенно непонятно, зачем он спрашивал о месте разговора, если все равно не собирается садиться. Даже не подходит к мебели или стенам, чтобы не дай морс их не коснуться.

— Мой сын совершил ошибку, — говорит он, причем говорит с таким видом, словно у него болит зуб. — И он очень об этом сожалеет.

— Да ну? — я складываю руки на груди.

Мне хочется не просто их сложить, закрыться, спрятаться за стеной с силовой защитой, вот только у меня такое чувство, что ни одна защита в мире мне не поможет.

— Именно так, — подчеркивает он. — И эта ошибка могла стоить ему репутации. К счастью, я вовремя об этом узнал.

Эта ошибка сейчас хочет только одного: чтобы правитель Ландорхорна ушел и оставил меня одну. Но выставить из дома правителя Ландорхорна — не очень просто. Даже если у тебя есть шокер.

— Мне нужно понимать, нисса Мэйс, что вы меня слышите. И что вы понимаете, что больше не сможете видеться с моим сыном.

Это у них в правительстве такие методы переговоров? Паршивые, надо сказать. С другой стороны, если он здесь… В эту минуту я понимаю кое-что другое, и мне хочется обхватить себя руками, чтобы спрятаться, как в детстве.

— Меня отчислили из Кэйпдора благодаря вам?

Какое-то время мы молча смотрим друг на друга, и я прямо вижу, как меняется его взгляд. Как из него уходит пренебрежение и втекает жесткость. А ведь они с Лайтнером действительно очень похожи, с той лишь разницей, что передо мной его более взрослая версия. В эту минуту я думаю о том, что мне рассказала Дженна, и о том, что знает Лайтнер. О том, что происходит в мире.

— Хорошо. Теперь я понимаю, чем вы его привлекли. Вы действительно умны.

Его устами это звучит как оскорбление.

— Я бы не смогла попасть в Калейдоскоп, не будь это так. Правильно?

— Не зарывайтесь, нисса Мэйс, — меня осаживают спокойным тоном, от которого по коже стелется холод. — Я здесь исключительно для того, чтобы предложить вам и вашим сестрам достойный выход из…

Он окидывает взглядом кухню, на которой мы так часто собирались вчетвером, а когда-то и вместе с родителями, и в пылающих глазах снова эта брезгливость. Такое чувство, что ему тошно здесь находиться, и что его просто в веревки крутит от того, что он вынужден это делать.

— Ситуации. Я дам вам достаточно денег, чтобы вы могли переехать в достойный район. Чтобы могли позволить себе лучшую школу для своих сестер.

Он говорит «для своих сестер», но не говорит про Лэйс. Он вообще ничего не говорит про то, про что в общем-то должен бы… про моих родителей, про то, что они были ныряльщиками, про то, что он может сломать мне жизнь одним щелчком пальцев. Нет, он и так может, я в этом не сомневаюсь. Направляясь сюда, он наверняка перетряхнул все грязное белье нашей семьи, которое только сумел найти, но он предлагает мне деньги.

В эту минуту я, кажется, впервые за этот вечер чувствую прилив сил.

Диггхард К’ярд или не знает про Лэйс (что маловероятно), или она жива. Она не попала в Подводное ведомство, как в свое время мои родители. Она просто скрывается, и…

— Я знаю, что вы их прячете.

Но не знаете, где.

Мне удается удержать эту информацию при себе.

— И я знаю, что вам нужны деньги. Они у вас будут, если вы дадите мне обещание никогда ни словом не упоминать о том, что произошло между вами и моим сыном.

Между вами и моим сыном — в интонациях такая разница, как если бы нас разделял океан.

— А что произошло между мной и вашим сыном?

Диггхард К’ярд удовлетворенно кивает.

— Я знал, что мы с вами договоримся, нисса Мэйс.

Я пожимаю плечами.

— Мне не нужны ваши деньги.

От удовлетворенного спокойствия хищника не остается и следа.

— Мне вообще ничего от вас не нужно. И если вы в следующий раз соберетесь со мной побеседовать, стучите, пожалуйста.

В его прищуре плещется раскаленная лава.

— Я не предлагаю дважды, нисса Мэйс, — холодно произносит он. — Предупреждаю: если вздумаете болтать о моем сыне, очень сильно об этом пожалеете.

— Не боитесь, что я начну болтать о вас? — спрашиваю я и сильнее сжимаю пальцы на предплечьях. Меня трясет не то от холода (дверь он оставил открытой), не то от напряжения. — О том, что вы вломились ко мне в дом, а потом угрожали мне.

Диггхард К’ярд смотрит на меня сверху вниз. А потом произносит так, словно само мое имя его пачкает:

— Нет, нисса Мэйс. Таких, как вы, я не боюсь.

Он поворачивается ко мне спиной и выходит. Я слышу удаляющиеся шаги, но дверь по-прежнему остается открытой. Когда я до нее добираюсь, меня уже реально колотит, не помогает ни дыхание вар-до, ни попытки сжать кулаки. Меня трясет так, что зуб на зуб не попадает, от ярости, напряжения, отчаяния, боли. Все это перемешивается во мне в таких концентрациях, что кажется, я сейчас просто взорвусь. Вместо этого я смотрю, как правитель Ландорхорна салится в эйрлат, а следом садится один из его телохранителей. Эйрлат совершенно неприметным: еще бы, если кто-то увидит Диггхарда К’ярда на Пятнадцатом…