Ныряльщица

— Что это?!

Я молчу.

— Что это, Вирна?!

— Аллергия на въерхов.

— Что?!

Мне приходится рассказать ему и об этом. На самом деле хорошо, что приходится, потому что чем ближе мы к домику Зорга, тем сильнее меня начинает потряхивать.

Когда я заканчиваю, молчит уже Вартас. Долго молчит. До той самой минуты, когда произносит:

— Вирна, ты понимаешь, во что ты лезешь?

— Более чем.

— Ты даже не знаешь, что с тобой происходит!

— Это вторично.

— Вторично?! То, что тебя шарахает от въерхов, как от оголенных проводов? Ты про такое когда-нибудь слышала?!

— Про такое не слышала, — говорю я. — Зато слышала про поцелуй со смертельным исходом. В легенде.

— В какой еще легенде?

— Про лиархов. Там парень вышел из моря и влюбился во въерху. Правда, прежде чем ему стало плохо, он достаточно долго жил на земле. По легенде он превратился в воду, когда ее поцеловал, хотя я не представляю, чем они занимались все время до этого, пока он жил у нее во дворце. Не за ручки же держались, честное слово.

Вартас вывернул рогатку: линия побережья изгибалась, открывая теперь уже полный вид на мыс Гор. Отсюда далекий, но не менее от этого прекрасный.

— Вот, кстати, она, — сказала я, указав на вонзающуюся в высокое небо скалу. — Ей тоже стало нехорошо.

— Да, Мэйс. Ты действительно сильно изменилась, — произнес Вартас, окинув меня пристальным взглядом.

— Ну так жизнь не стоит на месте.

Домик Зорга мы увидели сразу, и парень коснулся панели, снижая скорость, а заодно и заставляя эйрлат плавно снижаться. Я старалась не смотреть в сторону океана, но взглядом все равно цепляла сверкающую на солнце гладь, вспоротую белыми резцами зубов на рифах. Холодная иена ложилась на побережье, обманчиво подхватывая рассеянные в воде блики и заставляя вспоминать о том, как мы прилетали сюда с Лайтнером.

Так, все.

Сейчас я заберу сестер и забуду об этом месте.

Я повернулась, чтобы смотреть исключительно на домик Зорга, как раз в тот момент, когда его хозяин вышел на крыльцо. Сложив руки на груди, остановился, пристально глядя на нас — привычно непробиваемый и спокойный, как скала.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. — Вартас заглушил двигатель и разблокировал двери.

Вместо ответа я толкнула дверь и первой вышла на побережье.

Глава 38 Выбор

Лайтнер К’ярд

— Как обстоят ваши дела с учебой?

Это был стандартный вопрос отца за завтраком. С тех пор, как он приставил ко мне телохранителей и решил контролировать мою жизнь до мельчайших деталей, наши общие завтраки тоже стали стандартными. Постоянными и похожими один на другой. И мой ответ также не меняется.

— Будто ты не знаешь. Спроси у Шадара.

Отец сверлит меня взглядом, от которого мигом пропадает аппетит. Хотя аппетита у меня уже давно нет: я ем, потому что мне надо есть. Его не устраивает такой ответ, но с ответами у меня, как и с аппетитом. Не добившись от меня ничего, отец переводит взгляд на брата:

— Джуборо?

— Все как обычно, — он пожимает плечами и оглядывается на пустой стул, на котором обычно сидела мама.

Доктор запретил ей вставать с постели, поэтому на завтрак она не спускается. Мама вообще почти все время спит, и нам редко удается поговорить. Но всякий раз, как я вижу ее — бледную, слабую, в моей груди будто начинают тлеть угли ярости. Потому что, если бы не отец, у мамы бы не случился приступ.

Если бы не отец, меня бы не пасли круглые сутки, как особо опасного преступника.

Если бы не отец, я был бы сейчас счастлив с Вирной.

Или не был бы.

Я не знаю, чем он ее запугал, или что пообещал, но факт оставался фактом — Мэйс от меня отказалась.

Отказалась от нас.

Если отказалась она, зачем держаться за это мне?

Впрочем, кое-чему меня вся эта ситуация точно научила. Можно сказать, раскрыла глаза. Теперь я смотрел на маму и думал, что вот это мое будущее. Не буквально, нет. Но отец меня сейчас продавит — как маму, как Вирну, как продавливает всех вокруг, и на этом все закончится. Я буду жить не своей жизнью, а той, которой прикажут жить.

— Без глупостей, — напоминает отец, когда я поднимаюсь из-за стола.

Под глупостями он подразумевает все, что не указано в его регламенте поведения сына Диггхарда К’ярда. То есть все, что делает меня мной.

Нравится мне такое?

Хочу я для себя такую жизнь?

Считаю ли я это глупостью?

Точно нет.

Поэтому я отвечаю честно:

— Не волнуйся, отец. Больше глупостей не будет.

С сегодняшнего дня я буду поступать правильно. Как посчитаю нужным. Другое дело, насколько тебе это понравится.

Самое время сделать выбор. Пока отец не запретил мне посещать Кэйпдор.

— Лайтнер, нам нужно поговорить!

Кьяна выныривает из-за колонны во внутреннем дворе академии, по которому я прохожу, и преграждает мне путь.

Ненавижу эту фразу. После нее обычно следует нечто неприятное. Но я останавливаюсь, всем видом показывая, что внимательно слушаю.

— О чем, Кьяна?

— Не о чем, а о ком. О Вирне!

Имя Мэйс ударяет в меня с силой гигантской волны, я сжимаю кулаки и шагаю дальше. Тем более что у меня есть дела.

— Нет. Больше ни слова о ней. Мы договорились.

— Это ты с Харом договаривался, не со мной.

— Хорошо, теперь договариваюсь с тобой. Не говори со мной о ней.

— Я с ней встречалась.

Мне это совершенно неинтересно. Неинтересно и точка.

— Ходила в «Бабочку».

— Дай угадаю, она сказала тебе, что у нее все прекрасно, теперь у нее есть деньги, а ты ей не нужна.

На лице Кьяны растерянность.

— Ну в общем, да, — кивает она. — Хотя я, в отличие от некоторых, не верю ни единому ее слову.

— Веришь или нет, мне наплевать. Мэйс, думаю, тоже наплевать. На тебя в том числе.

— Она меня обожгла.

Это заставляет меня остановиться.

— В каком смысле?

Кьяна протягивает мне раскрытую ладонь, которая выглядит так, будто ее облили кипятком — красная и опухшая. Ничего необычного, но я уже видел такие следы. В ночь, когда мы с Мэйс виделись в последний раз. Видел на ней.

— Я решила, что ты должен это увидеть. Не стала залечивать.

— Откуда этот ожог?