o bdf4013bc3250c39

– Долгая история, - небрежно бросил Добряков. – Разрешите выпить?

Лейтенант кивнул. Добряков выпил и предложил гостям.

– Спасибо, мы при исполнении, - отказался лейтенант.
– Да ты давай…

расскажи!

– Вы ведь спешите. Дел много, - подтрунил Добряков.

– Да ладно ты! У нас их всегда много. Не убегут! А тут… Не каждый день

приходится орденоносцев арестовывать, да? – подмигнул он сержанту.

243

– А я что – арестованный? – спросил Добряков.

– Ну, задержанный, - поправился лейтенант. – Так за что?

– Бойца вынес раненого с поля боя.

– Под пулями, что ли?

– А то! Под пулеметными.

– И не зацепило?

– Бог миловал.

– Засада, что ли?

– Капитальная. Этот боец, радист, пробовал проползти в укромное местечко

за камнями, чтобы запросить подмоги. Так его вместе с рацией чуть ли не в

капусту искрошили. Удивительно, как еще жив остался. Ему потом обе ноги

ампутировали… Ладно, поехали, лейтенант, грустно все это вспоминать.

– Да-а-а-а, - протянул тот. – И как же вы тогда спаслись? Кто помог-то?

– Я же говорю – Бог. Другому некому. Со своими мы так и не связались.

– Не хочешь ты говорить. Вернее, не можешь. Понимаю, - кивнул лейтенант. –

Ну, поехали, - как-то нерадостно вздохнул он.

– Разрешите еще выпить? – кивнул Добряков на бутылку. Он вдруг отчетливо

понял, что вскоре ему предстоят не лучшие жизненные моменты.

– Понимаю, - кивнул лейтенант. – Пей.

Добряков выпил еще полстакана, подождал, пока водка улеглась, отрыгнул, убрал оставшуюся водку в холодильник и протянул руки.

– Уж извини, орденоносец, что без особого шика… - и лейтенант защелкнул

наручник на запястье его правой руки. Второй закрепил на своей левой.

Когда вышли на улицу, уже опускались сумерки.

«Вот и день прошел, - тоскливо подумал Добряков. – Один длинный,

несуразный день. И зачем он вообще был? Зачем надо было проживать его?»

Лейтенант подтолкнул его к милицейской малолитражке с мигалкой наверху.

За руль сел сержант, Добряков с лейтенантом уселись на заднее сиденье.

– Неудобно? – спросил лейтенант. – Ничего, тут недалеко.

244

Добряков и без него знал что недалеко. Новое здание районного отделения

милиции было недавно построено в соседнем квартале и выделялось на фоне

однотипных желтовато-белых жилых домов своим оригинальным колоритом:

три его этажа были окрашены в цвета государственного флага – третий этаж

был белым, второй – синим, третий - красным. В подвальном помещении

отделения, как слышал Добряков, разместили камеры для задержанных. Он

также слышал, что вместо уродливых общих «обезьянников» задержанные

теперь ожидали дальнейшей своей участи в современных, под стать

американским, казематах-одиночках. Камеры, говорили, были просторные:

приличные, в полный рост нары, много свободного места, чтобы поразмять

затекшие ноги, высокие потолки. Правда, света, как во всех таких

помещениях, было недостаточно: на всю камеру было одно-единственное

забранное решеткой окошечко высоко под потолком, которое, впрочем, через

пульт управление регулярно открывалось для проветривания камеры.

«Туда меня, наверное, и сунут, - грустно подумал Добряков. – Вот и будет

возможность оценить прогресс российской пенитенциарной системы!»

Он не ошибся. Дежурный сержант, амбал ростом под потолок, изъял у него

все вещи, которые были при нем: ключи от квартиры, мобильный телефон,

сигареты, зажигалку.

– А покурить нельзя будет? – едва спросил Добряков, как тут же получил от

дежурного сокрушительный удар в солнечное сплетение.

– За… что?... – прохрипел Добряков.

– За излишние вопросы, - грозно рявкнул дежурный. – Что можно будет, тебе

сообщат.

– Когда, осмелюсь спросить? – осторожно поинтересовался Добряков,

держась за живот и морщась от боли.

– С утра, когда ж еще! – лениво зыркнул на него глазами сержант. –

Следователь придет только утром. Так что отдыхай пока, потом такой

возможности тебе уже не дадут!

245

Он втолкнул задержанного в одну из камер, и тяжелая дверь задвинулась,

оставив узника в полутемном помещении.

Добряков осмотрелся. Действительно просторно. Действительно лежак

длинный и широкий. Стены выкрашены не в мрачный, а в приятно-розовый

цвет. Правда, на лежанке никакой подушки, разумеется, нет, но хотя бы

сделано деревянное изголовье, так что можно приноровиться. Под потолком, точно, узенькое окошечко. Оно открыто, и приток свежего вечернего воздуха

особенно ощутим в этом душном пространстве.

Добряков опустился на деревянную лежанку, лег на спину, вытянул ноги.

Приклонил голову на изголовье. Жестко. Сунул под голову руку – уже

получше.

«Ну вот, периодически меняя руки, можно в принципе и ночь тут провести», -

подумал он. Правда, эта мысль не принесла ему ровно никакого облегчения.

Напротив, ощутив минимальный покой, Добряков мог, наконец-то, подумать

о своем теперешнем положении, и думы эти повергли его в дремучее

отчаяние.

Он пробовал осмыслить случившееся, но выветривавшийся хмель въедливо,

до тошноты терзал душу, нервы собрались в один болезненный комок,

трепетали, как струна, и думать было совершенно несподручно.

Скорее, не мысли, а обрывки видений носились перед ним, а уставший от

пьянки мозг реагировал на них чересчур болезненно. Виделся ему Рюмин с

перекошенным от боли лицом, отчетливо звучал его дикий вопль, и тут же

укоризненный голос Сашки-продавца, который, словно бур, вверчивался в

мозг: «Как же так? Я тебе всегда рад, а ты мне бизнес ломаешь! Ломаешь…

Ломаешь…»

Добряков закрыл уши ладонями. Видения и голоса на мгновение исчезли. Но