o bdf4013bc3250c39
Шрифт:
нынешнему его состоянию мог быть таким: выпить сто граммов из
принесенной Тоней бутылки, принять снотворное, уснуть. Если проснешься
ночью – выпить еще пятьдесят граммов и снова на боковую. А к утру
достаточно будет тридцати граммов, холодного душа и крепкого кофе, и от
менжи останется одно только досадное воспоминание. Он понимал это умом
и в то же время чувствовал, что не сможет пересилить себя, не в состоянии
просто так, одним волевым усилием отказаться от содержимого красивой
прозрачной бутылки,
подвернувшаяся гостья. Он посмотрел на пустую бутылку «Столичной»,
недавно распитую ими, и нетерпеливо облизнулся.
«Нет, с трезвением придется обождать», - твердо решил он для себя, и сразу
после этой мысли на душе его стало так легко и просторно, как бывает только
при исполнении самых заветных мечтаний.
И словно первая ласточка напряженно чаемой им радости раздался в эту
минуту звонок домофона. Он подскочил и, как на крыльях, метнулся в
прихожую. Быстрым рывком сдернул трубку и выдохнул:
– Ты?
– Я, открывай! – послышался Тонин голосок.
225
Добряков подавил кнопку, открыл дверь и выглянул в холл, дожидаясь звонка
в общую дверь. Но в этот момент раздался щелчок открываемой двери
квартиры Рюмина, и Добряков зашел обратно и притворил дверь. Стоял у
себя в прихожей и внимательно прислушивался. Тренькнул звонок, следом
щелкнул замок, и раздались два приглушенных голоса. Он понял, что
разговаривали Тоня и Рюмин. Но говорили они тихо, и он не разобрал слов.
Быстрые приближающиеся шаги, звонок в его квартиру. Он распахнул дверь
не неширокую щелочку и впустил улыбающуюся Тоню с пакетом в руке.
– О чем говорили-то? – недовольно спросил Добряков.
– Ай, - весело отмахнулась Тоня. – Чудной он какой-то! Всё каким-то
намеками да иносказаниями выражается. Как тогда, возле пивного киоска…
– А чего конкретно-то говорил? – не отступался Добряков.
– Да говорит, на новом-то месте, мол, каково?
– Хэх! – взорвался Добряков. – А ему-то что с того? Сроду свой нос сует куда
не следует! Он еще здесь? – дернулся он, взявшись за ручку двери.
– Да нет, быстро побежал вниз, я сама ту дверь закрыла.
– А что ты ему ответила?
– Да отшутилась как-то, не помню, - всем своим видом Тоня показывала, что
ей неинтересен этот разговор.
– А ты запомни, наперед запомни, - Добряков жестко прищурил глаза и
говорил медленно, четко: - Если еще раз он что-нибудь спросит, ничего ему
не отвечай, сразу говори мне. Я разберусь. Запомнила?
– Запомнить-то запомнила, - спокойно ответила Тоня. – Только вот как быть, если он меня спросит тогда, когда… Ну, когда мы с тобой расстанемся? Как я
тебе скажу? – и она лукаво посмотрела на него снизу вверх, в упор.
226
Он хотел было рассердиться, но понял ее хитрость и, улыбаясь, томным
голосом произнес:
– А расставание пока что не входит
в мои намерения, сударыня. Более того, вы мне даже очень нравитесь. Каково будет ваше мнение по этому поводу?– Повод неплохой, я подумаю, - но ей надоело играть, и она наконец
рассмеялась звонко и по-детски радостно: - Принимай пакет, балабошка!
Значит, у тебя ко мне серьезно? – и она потянула свои губы навстречу его
лицу.
Он торопливо чмокнул ее в щеку, взял пакет и пошел на кухню.
– О, да ты две взяла? – радостно удивился он. – И сигарет купила!
– Да, чего уж там мелочиться-то, - улыбнулась в ответ Тоня. – Все равно, я так
подумала, на утро что-то надо оставить. Или нет?
– Конечно! – согласился Добряков. – Умница! – и он слегка приобнял ее и
ткнулся щетиной в ее лицо.
– Фу, ты небритый какой-то! – поежилась она.
– Это поправимо. Что-что, а уж это-то ох как поправимо! –напевая, он уже
открыл бутылку и цедил водку в стопки.
– Давай, давай, да брось ты, потом!
– торопил он Тоню, которая накладывала в
тарелки остатки еды, извлеченной из холодильника – две перезревшие груши, кусок засохшей сырокопченой колбасы, половину луковицы.
– Все, все, - спохватилась она, села за стол и подняла стопку.
– Ну, за твою сообразительность! – сказал он и залпом выпил. Она тоже не
привыкла, когда ей повторяют дважды, особенно в таком деле.
Оба разом выдохнули и закурили. Вскоре в задымленной кухне их разговор
затрещал, как разгорающийся костер.
227
– Ты знаешь, а я люблю радио «Шансон», - Добрякова потянуло на
откровенность. – Есть там что-то такое, как тебе сказать, жизненное. Тебе
нравится «Шансон»?
– Да я не особенно его слушала, - призналась Тоня, выпуская колечки дыма из
порозовевших щечек.
– А вот я тебе поставлю сейчас, ты заценишь, - Добряков поставил на стол
свою старенькую магнитолу, включил ее в сеть и стал искать нужную волну.
Кухню наполнили треск и какофония меняющихся диапазонов, но вскоре
полилась отчетливая мелодия разухабистого шлягера. Популярный певец весь
исстрадался от переполнявших его чувств:
Я думал, ты жена моя,
А ты – обыкновенная...
– Сила! – Добряков поднял вверх большой палец. – Ты вслушайся только!
Из грязи, из болота я
Тянул тебя, вытаскивал.
Тобой занялся плотно я,
Все мыл да отполаскивал…
– Чувствуешь? – проникновенно спрашивал Добряков, наливая по второй.
– Ну да, классно, - соглашалась Тоня. – Прям-таки за душу берет.
– Скажешь тоже – «за душу!» Пониже берет! Не просто берет – цепляет! Ну, давай!