o bdf4013bc3250c39

закон? – в голосе следователя прозвучали иронические нотки. – Можно

уточнить, - и Анна Кирилловна взяла Уголовный кодекс.

255

– Да нет, все верно, - возразил адвокат.
– А что, собственно… А какое,

собственно, увечье нанес мой подзащитный потерпевшему? Можно

поинтересоваться?

– Конечно. Задний вывих нижней челюсти от удара в область подбородка. Вот

заключение врача травмпукнта, - следователь протянула адвокату документ.

Тот бегло просмотрел его.

– При этом вывихе нижняя челюсть смещается

кзади, вывих может сопровождаться разрывом капсулы сустава и переломом

костной стенки слухового прохода, вследствие чего из наружного уха

возможно кровотечение. К счастью вашего подзащитного, этого нет, но тем

не менее, его деяние подпадает именно под вторую часть статьи. Ваше

счастье, задержанный, - она посмотрела на Добрякова, и тот опустил глаза, -

что преступление не повлекло за собой последствий, указанных в статье сто

одиннадцатой уголовного Кодекса…

– Да, умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, опасного для жизни,

– начал по памяти цитировать адвокат.
– Потеря зрения или слуха… Утрата

органом его функций… Неизгладимое обезображивание лица!.. Но ведь,

постойте, всего этого у потерпевшего нет!

– Я и говорю: счастье вашего подзащитного, что нет. Иначе ему грозило бы до

восьми лет!

Добряков почему-то облегченно вздохнул, хотя особой разницы между пятью

и восемью годами сейчас не ощущал.

– Позвольте, однако, - продолжал адвокат, - но мой подзащитный находился в

состоянии аффекта, насколько я понимаю. Так ведь? – посмотрел он на

Добрякова.

Тот закивал, пытаясь ухватиться за соломинку, сам еще не зная, насколько

крепка она была.

– Так вот, - гнул свое адвокат, - это, насколько я помню, - статья сто

тринадцатая. То есть ограничение свободы на срок до двух лет или лишение

свободы на тот же срок.

256

– Ну, это вам так хочется, - безапелляционно ответила Анна Кирилловна. – У

следователя свое мнение. К тому же, как вы понимаете, состояние аффекта

нужно еще доказать, - и Анна Кирилловна захлопнула папку со свеженьким

делом.

– А пока суть да дело, - резюмировала она, - задержанный останется под

стражей.

– Однако, - вкрадчиво произнес адвокат, - я хотел бы попросить вас, если это

возможно, конечно, не отправлять его в следственный изолятор, а оставить

здесь.

– Это можно, конечно, - кивнула следователь. – Но здесь не кормят.

– Но ведь посещения разрешены?

– Разрешены по установленным часам, но, повторяю, здесь не едят. Камеры

не приспособлены для приема пищи. За два дня, как вы говорите, ваш

подзащитный, конечно, не умрет с голоду. Но зачем же подвергать его такой

пытке. Как вам кажется?

Адвокат секунду-другую пребывал в замешательстве. Потом вскинул голову

и, льстиво склонив голову, заискивающе произнес:

– Ну а если под мое ручательство? Я напишу сейчас же… В виде исключения.

Наша контора очень известна… У нас работают солидные люди…

– Мне хорошо знакомы юристы вашей конторы, - слегка улыбнулась Анна

Кирилловна. – С некоторыми из них мне приходилось работать. Например, с

Евгением Созонтьевичем Корфом.

– О, Евгений Созонтьевич! – расплылся в улыбке адвокат. – Это ветеран

отечественной адвокатуры! Это мастер! Это профессионал! Но должен вам

сказать, что и остальные наши адвокаты ничуть не хуже. Все благоговеют

перед законом, и вы понимаете, что нашему слову можно верить… так вот,

под мою персональную ответственность…

– Хорошо, - перебила его следователь. – Я разрешу вашему подзащитному

находиться дома. (Добряков ушам своим не верил, и уже боготворил не

только Зину, но и нанятого ею адвоката.) Но каждый день, в восемь часов

257

утра, вы, задержанный, - она перевела взгляд на Добрякова, - обязаны будете

являться сюда, в этот кабинет, для допроса. В противном случае, - Анна

Кирилловна сделала суровое лицо, - в противном случае вас арестуют. Но

тогда уж точно – изолятор. Вам все ясно?

Добряков хотел ответить – и снова не смог. Он как-то глупо заулыбался,

завертел головой, задергал плечами – он и сам хорошенько не понимал, что с

ним происходит.

– Вам плохо? – насторожилась следователь.

– Н-н-нет… хорошо… то есть… не плохо… я имел в виду… нет… хорошо… -

залепетал Добряков.

– Ясно, - понимающе кивнула Анна Кирилловна. – Вы успокойтесь,

пожалуйста, а то я не смогу снимать показания. Вы останетесь или?.. –

спросила она адвоката.

– Я с вашего позволения подожду задержанного внизу, не буду вам мешать, -

ответил тот и, видя замешательство Добрякова, успокоил его: - Советую вам

все рассказать начистоту. И не волнуйтесь, все будет в порядке, - и,

попрощавшись со следователем, вышел из кабинета.

Анне Кирилловне оставалось выполнить только привычные формальности –

записать показания Добрякова. Тот рассказал все как было, ничего не

скрывая. Немного поспешно, захлебываясь от переполнявших его чувств, он

выложил истинную картину случившегося – правда, в таком виде, в каком

она представлялась ему самому. Его волнение говорило само за себя,

следователю с первой же минуты стали ясны и глубокая тревога, царившая

тогда в душе подследственного, когда достаточно одного, самого ничтожного

раздражителя, чтобы человек взорвался. Таким раздражителем, понимала

она, явился для Добрякова его сосед Рюмин.