О чём поют воды Салгира

«Я знаю, как печальны звезды…»

Я знаю, как печальны звезды В тоске бессонной по ночам И как многопудовый воздух Тяжёл для слабого плеча. Я знаю, что в тоске слабея, Мне тёмных сил не одолеть. Что жить во много раз труднее, Чем добровольно умереть. И в счастье — призрачном и зыбком, Когда в тумане голова, Я знаю цену всем улыбкам И обещающим словам. Я знаю, что не греют блёстки Чужого яркого огня; Что холодок, сухой и жесткий Всегда преследует меня… Но мир таинственно светлеет, И жизнь становится легка, Когда, скользя, обхватит шею Худая детская рука. 9 — II — 1932

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

В ДЕРЕВНЕ

Пробежимся со мной до распятья, Вдоль сухих, оголённых полей. На ветру мое пёстрое платье Замелькает еще веселей. Я сгрызу недозревшую грушу, Ты — хрустящий, сухой шоколад. И в твою нерасцветшую душу Перельётся широкий закат. А обратно — мы наперег онки Побежим без оглядки домой. Будет голос твой, тонкий и звонкий, Разрезать предвечерний покой. И завидя наш маленький домик, Ты забьёшься в густую траву, Ну, совсем белобрысенький гномик, Чудом сбывшийся сон наяву. А потом, опуская ресницы, Ты задремлешь в кроватке своей. И тебе непременно приснится Белый зайчик с колючих полей. 30 — VIII — 1932

Из сборника «Окна на север» (Париж, 1939)

«Жужжит комар назойливо и звонко…»

Жужжит комар назойливо и звонко. Ночь голубеет в прорези окна. Спокойный облик спящего ребёнка, И — тишина. Навеки — тишина. Мне хочется, что б кто-то незнакомый, В такой же напряженной тишине, В таком же старом деревянном доме Сидел один и думал обо мне. В его окне — сиянье летней ночи, От сердца к сердцу — ласковая грусть… И несколько чужих, прекрасных строчек Я нараспев читаю наизусть… 12 — VII — 1933

Из сборника «После всего» (Париж, 1949)

«Ты не вспомнишь уютного детства…»

Ты не вспомнишь уютного детства, Знал ты только сумбур и хаос. Без любви к обстановке и месту, Будто в таборе диком ты рос. Без понятья о родине даже: Кто ты — русский, француз, апатрид? Никогда ты не встанешь на страже У могильных торжественных плит. Ты не знал «беззаботного детства», Дать тебе я его не смогла. Но другое, другое наследство Для тебя я всю жизнь берегла. И дано оно очень немногим: Ты полюбишь сильней и сильней Шорох шин по пустынным дорогам И свободу несчитанных дней. Ты полюбишь большие просторы. Ты научишься в сердце беречь Каждый новый посёлок и город, Новизну неожиданных встреч; Каждый день, неизвестный заране; Каждый новый крутой поворот; И на карте огромных скитаний Нити властно зовущих дорог. Возлюбив, как бесценное благо, Небо, землю под твёрдой ногой, В жизнь войдёшь ты бездомным бродягой С неспокойной и жадной душой. 7 — IX — 1941

Мамочке

Смотри на закатные полосы, На землю в красной пыли, Смотри, как колеблет волосы Ветер чужой земли; Как сосны вершинами хвойными Колышат вихри лучей. Смотри, как лучи беспокойные Горят на твоём плече. В недвижном, седеющем воздухе Закат разлил красноту. Смотри, как арабы на осликах В закатную даль идут. Смотри, как маслины дуплистые Не могут ветвей поднять, Как искрится золотистая Волос твоих светлая прядь. И небо пурпурно-красное Горит на краю земли, И что-то хорошее, ясное Клубится в красной пыли. 28 — Х — 1923

Александру Блоку

1. «Когда в вещании зарниц…»

Когда в вещании зарниц Предвижу я печаль и муки, — В знакомом шелесте страниц Ловлю я трепетные звуки. В них я ищу тоски моей Беззвучный взгляд и холод зыбкий, И в чёрном бархате ночей Любимый образ без улыбки. И в вечный сон, и в мощный стон Слились печаль и боль сомненья. И от страниц, где думал он, Ищу спасенья. 21 — IV — 1923

2. «С тёмной думой о Падшем Ангеле…»

С тёмной думой о Падшем Ангеле, Опуская в тоске ресницы, Раскрываю его Евангелие, Его шепчущие страницы. И у храма, где слёзы спрятаны, Встану, робкая, за оградой. Вознесу к нему мысли ладаном, Тихо в сердце зажгу лампадой. Всё, что жадной тоской разрушено Всё, что было и отзвучало, Всей души моей стоны душные Положу к его пьедесталу. И его, красивого, падшего, Полюблю я ещё сильнее. Трону струны его звучащие И замолкну, благоговея. 13 — III — 1924

Анне Ахматовой

Над горами — спокойные вспышки зарниц. На столе — карандаш и тетрадь. Ваши белые книги и шелест страниц. И над ними дрожание длинных ресниц — Разве всё это можно отдать? И пушистую прядь золотистых волос, И туманное утро в росе, И шуршанье колючих цветущих мимоз; И гортанные песни, что ветер разнёс По безлюдным и гулким шоссе. Разве можно не помнить о юной тоске В истомлённый, полуденный зной; О шуршании шины на мокром песке, О беззвучности лунных ночей в гамаке Под широкой, узорной листвой; Это первое лето в мечтах и слезах, И зловещее солнце в крови; И какой-то наивный, ребяческий страх? Все лежит в Вашем имени, в тихих стихах, В непонятной тоске о любви. 22- II- 1926

Цветаевой

Целый день по улицам слонялась. Падал дождь, закруживая пыль. Не пойму, как я жива осталась, Не попала под автомобиль. На безлюдных, тёмных перекрестках Озиралась, выбившись из сил. Бил в лицо мне дождь и ветер хлесткий, И ажан куда-то не пустил. Я не знаю — сердце ли боролось, Рифмами и ямбами звеня? Или тот вчерашний женский голос Слишком много отнял у меня? 8 — II февраля — 1926

Б.К. Зайцеву

Было света и солнца немало. Было много потерь — и вот Говорят, что я взрослой стала За последний, тяжелый год. Что же? Время меняет лица, Да оно и немудрено. Невозможное реже снится, Дождь слышнее стучит в окно. Жизнь проходит смешно и нелепо. Хорошо! А каждый вопрос Разлетается лёгким пеплом Чуть дурманящих папирос. Я не стала больной и усталой, И о прошлом помню без зла: Я и лучше стихи писала, И сама я лучше была. Жизнь короткая — вспомнить нечего. День дождливый за мглистым днем. А уж где-то в душе намечен Еле видный, тихий надлом. 31 — XII — 1926

Нине Кнорринг

Моим стихам не верь. Они пустые. Не верь тоске, звучащей, как набат. Ведь мне не жаль оставленной России, Не жаль больших и мертвенных утрат. Не жаль бросать взволнованные взгляды В глаза не отвечающих людей. И даже тот, со мной сидящий рядом, И тот не помнит жалости моей. Не жаль стихов, беспомощных и зыбких, Самой себя я в них не узнаю, И провожаю с радостной улыбкой Стареющую молодость мою. 30 — V — 1930