О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
– Так ведь скоро мы и клад отроем! – воодушевился Петя. – Все государству отдадим, только ордер на туфли попросим. Точно?
– Ну, это пока отроем! – скептически присвистнул Ильгиз. – Пока что давай в воскресенье на барахоловку двинем.
– Герцог Гиз, у тебя голова работает! – вскричал Петя.
Под серым низким небом бурлит месиво тыловой «барахоловки». Чем только здесь не торгуют: хлебом, спиртом, патефонами, сахарином, маркизетом, ржавыми гвоздиками, стертыми каблуками, фолиантами в медных застежках, бязевыми кальсонами,
Петя потерял в толпе друга и растерялся со своим жалким альбомчиком. Вдруг на него налетел шустрый долговязый подросток с оловянными глазами, выхватил альбомчик, начал его листать, приговаривая:
– Острова Кука? Зола! Гвинея? Зола! Тасмания? Зола! На, держи червонец!
Он сунул Пете смятую бумажку и мгновенно исчез в толпе вместе с альбомом.
Петя сжал зубы, чуть не заплакал. На червонец можно было купить только стакан семечек. Лица, хари, физиономии торжища поплыли перед ним.
Вдруг он увидел Малахитова. Моряк торговал у дородной спекулянтки серое демисезонное пальто. Он протянул тетке пачку красненьких тридцаток, прибавил еще что-то натурой, комочек какого-то продовольствия в опрятной тряпице, и пальто стало его собственностью.
Женя тут же сбросил с себя фронтовую телогрейку и не без удовольствия облачился в обновку, чем-то неуловимо напоминающую обыкновенное байковое одеяло. Выцветшие синие полосы внизу еще больше подчеркивали это родство.
– Ну, как влитое! – ахнула тетка, призывая свидетелей. – Люди добрые, посмотрите на красавчика! – На руках у нее тут же оказалось еще одно точно такое же пальто.
– Шикарно, баба Маня! Ах, красота! – запричитали вокруг «барыги». – Еще бы шляпку молодчику, и прямо хоть в музей!
Вдруг раздался бешеный хохот.
– С обновкой, браток! Шикарное одеяльце! А подушку-то на голову не забыл? – хохотал Боря Мамочко, развалившийся на сиденье открытого «доджа». Военная эта машина медленно продвигалась сквозь толпу. Управлял ею какой-то штатский жеваный типус, и принадлежала она, видимо, какому-то гражданскому учреждению.
Петя замер, ему показалось, что неустрашимый десантник тут же рассчитается за насмешку, но Малахитов только смущенно улыбнулся, бросил телогрейку на какую-то бочку и пошел прочь.
– Женя! – крикнул мальчик и побежал за ним.
Петя и Малахитов сидят на пустой трибуне футбольного стадиона. На беговых дорожках стадиона, как всегда в эти годы войны, маршируют новобранцы, но в секторе для прыжков уже тренируется одинокий спортсмен.
– Зачем вы купили это пальто? – морщится на одеяло Петя. – Оно вас не личит.
Малахитов пожимает плечами.
– Мирная жизнь, мирная форма…
– Почему мирная? Война еще не кончилась. Марина говорит, что госпиталь переполнен…
Вдруг из прохода за спинами Малахитова и Пети на трибуну вываливается с веселым шумом группа молодых солдат. В руках они тащат футбольные бутцы, мячи, гетры… Тут же на скамейке начинают переодеваться.
– Ну, братцы, сейчас нам Шурик покажет свой мастерский класс! – кричит один из солдат.
Все с
хохотом смотрят на щуплого блондинчика.– Эй, дубль «Зенита», публика ждет!
Блондинчик стягивает через голову гимнастерку и становится ясно, почему его «заводят»: на груди у него замысловатая татуировка, в центре которой футбольный мяч и надпись: «Я люблю футбол. Дубль Зенита 1941».
Шурик словно не слышит шуток, он натягивает майку, берет в руки мяч, взглядом знатока проверяет шнуровку и вдруг на мгновение прижимается к мячу щекой, как к чему-то теплому и родному.
Парни убежали вниз, а Малахитов вдруг положил руку Пете на плечо и тихо проговорил:
– Меня комиссовали, мастер Пит. Флота мне больше не видать.
– Почему?
– У меня было сильное ранение в голову.
Петя вдруг вспомнил. Он осторожно протянул руку, сдвинул набок мичманку на голове Малахитова и снова увидел пульсацию чуть повыше левого виска.
– Там у вас мозг прямо под кожей? – с ужасом спросил Петя.
– Он самый, – весело ответил Малахитов.
– Вам очень досадно, что не будете больше воевать?
Петя смотрел на моряка, как на обреченного, но и с некоторой долей разочарования.
– Знаешь ли, – Малахитов говорил с мальчиком всерьез, как с равным, – на фронте я иной раз завидовал летчикам и артиллеристам. Они стреляли по этой сволочи издалека… А я, Петя, очень много людей убил вблизи, вплотную, глаза в глаза…
Сказав это, моряк еле заметно вздрогнул.
– Что же вы теперь будете делать? – спросил мальчик.
Разве мог он до конца понять своего собеседника?
– Видишь ли, Петр, – тихо проговорил Малахитов, – все мои друзья остались там, кто в Аджимушкае, кто на евпаторийских пляжах, кто в бухте Констанцы… и раз уж мне выпало жить, так я и буду жить в память о них, потому что я один из них, один из тех мальчиков…
Говоря это, он смотрел очень далеко и как будто совсем забыл о своем собеседнике.
– Они погибли, а вы в одеяле ходите, – еле слышно пробормотал мальчик.
– Что? – встрепенулся Малахитов.
– Ничего.
Малахитов встал и положил Пете руку на плечо.
– Пошли. Нас, наверное, Марина ждет.
Мальчик диковато взглянул на него, вывернулся из-под руки и отскочил в сторону. Малахитов с интересом смотрел на футбольное поле.
– Смотри-ка, Петр, а Шурик-то действительно показывает высокий класс!
Сияющий Шурик стремительным дриблингом вел мяч к воротам.
Под окном Марины вновь стоят три блистательных летчика из команды выздоравливающих, двое наших и один американец-негр, должно быть угодивший в советский тыл после «челночного» рейса.
– Марина, Джордж сегодня в ДОСА играет на кларнете! Настоящий джаз! – завлекают офицеры девушку.
– Марина! Ай шоу америкен данс тунайт! Джиттербаг! – скалит сахарные зубы негр.
– Нет-нет, мальчики, не могу! Зачет! – отмахивается красавица и закрывает окно.
Петя в это время перелистывал какой-то ее учебник. Он захлопнул книгу и сердито спросил сестру: