О, этот вьюноша летучий!

– Давай, Славик, пособлю, – пробасил Пушечный.

– А, – открыл рот граф Опоясов.

– Бэ, – погрозил ему пальцем Владислав.

Молчание.

Популярное в те годы развлечение скейтинг-ринг, катание на роликовых коньках. Среди десятков пар под веселую музыку кэк-уок скользят, взявшись за руки, Катя и Филип. Влюбленно смотрят друг на друга и привлекают, конечно, всеобщее внимание. Моряк все норовит поцеловать Катю, но она довольно ловко и мило выворачивается.

– Вы приедете ко мне в Париж?

– Разве в Париже есть море?

– Корабли стоят в Гавре, но мой дом в Париже. Я парижанин.

– Браво!

Катя привезла Филипа к новому памятнику на Петроградской стороне: крест, сделанный из судовой брони, и два моряка, открывающие кингстон.

– Это памятник миноносцу «Стерегущий», – объяснила она. – Моряки потопили свое судно, чтобы оно не досталось врагу.

Филип молча и строго снимает фуражку.

Вечером по маломодному уже проспекту они ехали вдвоем на медленно цокающем копытами извозчике. Ну, конечно, как и полагается, Филип держал в своей руке Катину ручку.

…Спасибо вам за этот день……Так странно……Взгляните, как цветет каштан……Буранно……Какая в парке свирестень……Спасибо вам за этот день……Бушует свечками каштан……Спокойной ночи, капитан……Так странно…

Навстречу процокал копытами отряд косматых азиатских кавалеристов. Недавние знакомые Филипа граф Оладушкин и князь Рзарой-ага поклонились ему с седел.

– Конгрэтьюлэйнз!

– Сэнкс, фрэндз, – поклонился и им Филип и обратился к Кате: – Почему вы мне плохо желаете?

– ?

– Спокойной ночи в Петербурге?

– Ну что ж, желаю вам бурной ночи в Петербурге, – засмеялась Катя. – Но я должна с вами проститься здесь.

Знакомый уже зрителю большой дом с ярко освещенными окнами выплывал из-за угла.

– Я не отпущу вас сегодня, Катя!

– Вы должны… Я прошу вас! Встретимся завтра!

– Позвольте мне проводить вас!

– О нет, ни в коем случае! Оревуар!

Она вырвала руку, торопливо улыбнулась Филипу, быстро взглянула на часики, соскочила с пролетки и через секунду скрылась за тяжелой дверью ярко освещенного дома.

Филип тоже посмотрел на свои часы.

– Что ж, до встречи у сфинксов осталось не так уж много, – пробормотал он, – а потому… – он протянул монету извозчику и спрыгнул на мостовую.

…

В огромном зале, куда быстрыми шагами вошел Филип, не меньше сотни барышень сидели за длинными столами и втыкали длинные медные штырьки в розетки. Телефонная станция Санкт-Петербурга.

Катя увидела Филипа и встала ему навстречу. Она была бледна.

– Так вот вы где проводите свои бурные ночи, – сказал он, счастливо смеясь.

– Я работаю здесь ночной телефонисткой, – пробормотала «светская куртизанка». – Здесь все-таки неплохо платят…

Он протянул ей руки.

Все девицы забормотали в трубки «занято, занято, занято», все приподнялись, и все с умиленными улыбками наблюдали прекраснейший в лучших традициях поцелуй Кати Орловцевой и ее чудесного морского «принца».

Как обычно, бурный взрыв восторга, аплодисментов сопровождает коронный номер необыкновенной женщины Агриппины – поднятие над головой платформы с шестью обыкновенными мужчинами.

Затем происходит необычное. На трибунах во весь свой внушительный рост вырастает боцман Формидабль, пылающий любовью. Он поет жутким басом, аккомпанируя себе на контрабасе:

Какая расчудесная картина!Мне кажется, что я кого-то съем!Но прежде дай, малютка Агриппина,Шепнуть тебе на ушко – же ву зем!

Чуть дрогнул помост в могучих руках. Слеза прокатилась по багровой щеке. Агриппина опустила помост и… и бросила розу Формидаблю, и тот ее поймал, едва не теряя сознания от счастья.

Тут же выскочил из-за угла кулис мистер Дэйнджеркокс, выставил боксерские кулачки и взлетел на трибуны. Боцман, однако, не растерялся и огрел соперника контрабасом по голове.

Публика изнемогала от смеха, полагая, что это новая сногсшибательная клоунада.

Ночь дуэли! Роковое движение часовой стрелки! Прошлое сумбурной чередой проносится в эти минуты в воспаленном мозгу дуэлянта…

Неужели наш герой выражается столь высокопарно? Конечно же нет! Это его «друг», завистник и вечный подражатель Роже Клаксон, скрестив на груди руки, сидит в своей каюте и воображает себя капитаном Деланкуром.

Но что это? Он слышит какую-то веселенькую подпрыгивающую музыку. Трагически-торжественный, но слегка оскорбленный легкомысленными звуками, Роже приходит в кают-компанию и видит там своего командира, который – улыбка до ушей – бренчит на пианино, напевает «В Японии было иначе, в Бразилии было иначе», да еще и попивает винцо.

– Чем ты занят, мой несчастный друг? – спрашивает Клаксон.

– Готовлюсь к дуэли! – был ответ.

Филип посмотрел на часы.

– Ба! Уже без четверти! Пошли! Прихвати-ка, дружище, вот это!

Он показал на огромный саквояж.

– Что там? – опешил Роже.

– Оружие.

Разгар белой ночи. По середине Невского проспекта катит «паккард». Граф Опоясов и Владислав на заднем диване.

– Все-таки это возмутительно, Владислав, что вы отрубили от редкого тропического растения цветущую ветвь, – вычитывает граф дуэлянта.

– Однако, взгляните, ваше сиятельство, какой получился великолепный пропеллер! – восклицает Владислав, показывая названный предмет.

Авиатор просто сияет. Пушечный оглядывается злорадно на графа и подмигивает Владиславу.

– Кажется, все ваши шишки уже зажили после утреннего падения? – хмуро осведомляется граф. – Как-то странно у вас получается.

– Петр Степанович, авиаторы – как коты или даже лучше! – восклицает юноша. – У нас даже переломы срастаются за один день, не говоря уже о растяжениях. Я вполне, вполне готов к новым полетам.

– И вы это говорите перед дуэлью? – усмехнулся Опоясов.

– Ах да, дуэль! – хлопнул себя по лбу Владислав. – Ну, конечно, я буду летать не вместо дуэли, а после нее. Жаль француза, он мне симпатичен. Лучше бы на его месте были вы. Пардон, что-то я не то говорю.