О смысле жизни
Шрифт:
На этой же почв признанія объективной осмысленности міра Станкевичъ и его друзья остались и въ послдующемъ період? період своего гегельянства, когда весь міръ представлялся имъ въ вид одной саморазвивающейся Идеи. «Истина только въ объективности»? провозгласилъ Блинскій вслдъ за Бакунинымъ, и исходя отсюда, пришелъ къ своей знаменитой теоріи «разумной дйствительности»; онъ принялъ міръ въ его ужасахъ, ибо оправданіемъ ему служилъ абсолютный, саморазвивающійся Духъ. Друзья Блинскаго (Бакунинъ, Станкевичъ и др.) понимали, что «Bessarione furioso» неправильно толкуетъ гегельянскую дйствительность, но и для нихъ абсолютный Духъ служилъ оправданіемъ міру? на этой почв сходились вс русскіе гегельянцы.«…Они не понимаютъ, что такое „дйствительность“,? писалъ Грановскому Станкевичъ про Блинскаго и его сторонниковъ:?…о дйствительности пусть прочтутъ въ „Логик“ (Гегеля), что дйствительность въ смысл непосредственности, вншняго бытія? есть случайность; что дйствительность, въ ея истин, есть Разумъ, Духъ»… Итакъ, какъ ни понимать дйствительность, все равно объективный смыслъ мі-рового процесса есть основной фактъ, съ высоты котораго наши гегельянцы оправдывали, принимали, понимали міръ. Когда къ умирающему Станкевичу зашелъ одинъ его знакомый, художникъ Марковъ (это
Эта теорія объективной цлесообразности, объективной осмысленности жизни стала, наконецъ, слишкомъ тяжелой для нашихъ гегельянцевъ; мало-по-малу они стали чувствовать, что задыхаются на этой своей слишкомъ возвышенной философ-ской позиціи. Протестъ противъ объективизма нарасталъ постепенно. Сперва, еще въ разгаръ увлеченія гегельянствомъ, мы находимъ у того же Станкевича легкую иронію надъ объективной точкой зрнія. Напримръ: «…какія чувства волнуютъ твою морю подобную душу? спросишь ты. Гмъ! Душа? что такое душа?? Reflexion in sich. Что море?? Reflexion in anderes. Солнце соединило атомы на радость и горе, и это соединеніе называется: рабъ божій Николай»… Эта почтительная иронія не помшала Станкевичу оставаться до смерти убжденнымъ гегельянцемъ, объективистомъ, врующимъ въ объективную цлесообразность и въ объективный смыслъ жизни; окончательно разорвать съ гегельянствомъ, съ мистической теоріей прогресса суждено было Блинскому.
Какъ и почему Блинскій отшатнулся отъ объективизма, какъ проклялъ онъ то Общее, на которое раньше возлагалъ вс надежды и въ которомъ видлъ смыслъ и оправданіе всего? объ этомъ намъ приходилось уже говорить въ другомъ мст [18] . Отказавшись отъ метафизическихъ утшеній трансцендентнымъ, Блинскій сперва впалъ въ холодное отчаяніе, которое прорывалось у него и поздне? именно потому, что онъ не былъ въ состояніи найти сразу точку опоры. Ему все казалось, что разъ въ жизни нтъ объективной целесообразности, то нтъ и никакой. «Жизнь? ловушка, а мы? мыши; инымъ удается сорвать приманку и выйти изъ западни, но большая часть гибнетъ въ ней, а приманку разв понюхаетъ… Глупая комедія, чортъ возьми! Будемъ же пить и веселиться, если можемъ, ныншній день нашъ? вдь нигд на нашъ вопль нту отзыва!»… Пока у людей есть въ запас метафизическія утшенія, вра, то они могутъ переносить зло и ужасы жизни; нтъ этой вры? и лучшіе изъ людей «молча и гордо, твердымъ шагомъ идутъ въ ненасытимое жерло смерти… Трагическое положеніе, воскликнешь ты съ улыбкой торжества (Блинскій все это пишетъ Боткину). Дитя, полно теб играть въ понятія, какъ въ куклы! Твое трагическое? безсмыслица, злая насмшка судьбы надъ бднымъ человчествомъ!»
18
«Ист. русск. общ. мысли», т. I, гл. VI, особенно стр. 268–273.
Объективнаго смысла въ жизни нтъ, это ясно теперь Блинскому; а разъ нтъ объективнаго смысла, то нтъ и никакого: зачмъ все это, когда все умретъ, и вы, и я, и горы?? вопрошаетъ, какъ помнимъ, одинъ изъ андреевскихъ героевъ. Въ этомъ переходномъ настроеніи, близкомъ къ непріятію міра, былъ въ то время и Блинскій. «Я не понимаю, къ чему все это и зачмъ: вдь вс умремъ и сгніемъ? для чего-жъ любить, врить, надяться, страдать, стремиться, страшиться? Умирають люди, умираютъ народы, умретъ и планета наша»… И вс эти мысли Блинскій высказываетъ въ томъ самомъ 1840 году, когда начинавшійся разрывъ съ «Егоромъ Федорычемъ Гегелевымъ» заставилъ его отказаться отъ вры въ объективную целесообразность, въ объективную осмысленность жизни, въ основныя положенія того, что мы условно назвали мистической теоріей прогресса.
Но отказавшись отъ всего этого и посл краткаго періода отмченныхъ выше колебаній, Блинскій при-шелъ не къ имманентному субъективизму, а къ позитивной теоріи прогресса: слишкомъ страшно было совершенно отречься отъ надежды на возможность объективнаго смысла жизни; лучше было возложить упованіе на свтлое будущее человчества и этимъ свтлымъ будущимъ освтить и освятить мракъ настоящаго: «мы должны страдать, чтобы нашимъ внукамъ было легче жить»… Здсь Блинскій сошелся съ тмъ теченіемъ русской мысли, которое уже съ начала тридцатыхъ годовъ имло своими представителями Герцена и его друзей и которое характеризовалось идеалами соціализма, въ форм сенъ-симонизма сперва и фурьеризма поздне. Достаточно извстно, какъ Блинскій въ начал сороковыхъ годовъ съ обычной своей страстностью проповдывалъ и исповдывалъ это ученіе соціализма, которое стало для него «идеею идей, бытіемъ бытія»; въ немъ онъ видлъ оправданіе міра, объективный смыслъ жизни. Не будемъ останавливаться на этомъ період вры Блинскаго въ позитивную теорію прогресса, но замтимъ, что во второй половин сороковыхъ годовъ онъ уже охладлъ къ соціализму, хотя социальность и осталась навсегда его девизомъ. Это охлажденіе объясняется между прочимъ (если не главнымъ образомъ) пониманіемъ безсилія какой бы то ни было позитивной теоріи прогресса оправдать міръ, отвтить на карамазовскіе вопросы. Самъ того не сознавая, Блинскій все чаще и чаще сходилъ съ зыбкой почвы признанія объективной осмысленности жизни и становился на точку зрнія имманентняго субъективизма. Уже въ своемъ знаменитомъ письм (отъ 1-го марта 1841 г.), въ которомъ окончательно былъ сформулированъ разрывъ съ Гегелемъ, Блинскій требовалъ отчета о каждомъ изъ братій по крови? и мы помнимъ, какъ комментируетъ
Л. Шестовъ эту знаменитую фразу. Здсь начало если не міровоззрнія, то настроенія имманентнаго субъективизма, и съ этихъ поръ настроенія эти не перестаютъ звучать у Блинскаго. «Что мн въ томъ, что моимъ или твоимъ дтямъ будетъ хорошо, если мн скверно, и если не моя вина въ томъ, что мн скверно?» Теперь Блинскій понимаетъ, что «въ каждомъ момент человка есть современныя этому моменту потребности и полное ихъ удовлетвореніе», что для оправданія настоящаго безсмысленно ссылаться на будущее; теперь онъ соглашается, что никакое будущее совершенство, ни земное, ни небесное, не искупаетъ безсмыслицы несовершенства настоящаго времени, что осмысливать настоящее несовершенство человческой жизни можно только настоящимъ же. «Совершенство есть идея абстрактнаго трансцендентализма, и потому оно подлйшая вещь въ мір,? писалъ Блинскій уже за годъ до смерти.? Человкъ смертенъ, подверженъ болзни, голоду, долженъ отстаивать съ бою жизнь свою? это его несовершенство, но имъ-то и великъ онъ, имъ-то и мила и дорога ему жизнь его»…Одни эти замчательныя слова показываютъ намъ, какъ близко подошелъ Блинскій къ міровоззрнію имманентнаго субъективизма, охладвъ и къ мистической и къ позитивной теоріямъ прогресса. Почти въ это же самое время Герценъ впервые и съ блестящей ясностью формулировалъ эту новую точку зрнія въ своей геніальной книг «Съ того берега»; посл двухъ десятилтій страстной вры въ «совершенство», въ саморазвивающуюся природу и идею, въ оправданіе настоящаго будущимъ, русская мысль пришла къ имманентному субъективизму. И геніальнымъ выразителемъ этого міровоззрнія былъ Герценъ.
III
На почв «соціальности» Герценъ твердо стоялъ еще съ самаго начала тридцатыхъ годовъ. Но какъ-разъ къ тому времени, когда Блинскій въ начал сороковыхъ годовъ провозгласилъ своимъ девизомъ «соціальность», Герценъ сталъ мало-по-малу? сначала незамтно для самого себя? создавать міровоззрніе имманентнаго субъективизма. Оно складывалось въ его сознаніи постепенно? мы можемъ убдиться въ этомъ, читая замчательный герценовскій дневникъ 1842–1845 гг. То тамъ, то сямъ мимоходомъ касается Герценъ вопроса о цли жизни, вопроса о случа и случайности; ставитъ вопросъ, мелькомъ отвчаетъ на него, черезъ нсколько времени снова возвращается къ нему и снова даетъ прежній отвтъ, одинаково далекій и отъ мистической и отъ позитивной теоріи прогресса. Въ спор со славянофилами, типичными представителями мистической теоріи прогресса, Герценъ уже вполн ясно подчеркивалъ основное положеніе имманентнаго субъективизма.
Это было еще въ 1842 году. Но только пятью годами поздне Герценъ окончательно сформулировалъ свои воззрнія на смыслъ жизни человка и человчества, на случай, на целесообразность; онъ сдлалъ это въ первой глав своей книги «Съ того берега». Эта удивительная книга? ее и самъ Герценъ считалъ лучшимъ изъ всего написаннаго имъ? является началомъ новой эпохи русской мысли. Здсь мы не будемъ говорить о томъ, что книга эта начала собою эру русскаго народничества, что и славянофильство и западничество съ этихъ поръ оказались одинаково превзойденными; мы остановимся только на проявленіи въ этой геніальной книг тхъ воззрній, которыя мы объединяемъ названіемъ «имманентнаго субъективизма».
Воззрнія эти ярко и выпукло обрисованы Герценомъ въ глав «Передъ грозой»? первой и, быть можетъ, самой блестящей глав изъ всей книги. Глава эта написана въ форм діалога, дйствительно происходившаго въ 1847 г. между Герценомъ и И. П. Галаховымъ (о немъ см. въ XXIX глав «Былого и Думъ»). Галаховъ упорно отстаивалъ позицію объективизма, позитивную теорію прогресса, цль въ будущемъ, а Герценъ шагъ за шагомъ тяжелыми ударами разбивалъ вс эти объективно-телеологическія теоріи съ точки зрнія того міровоззрнія, которое мы назвали имманентнымъ субъективизмомъ. Съ удивительной силою вскрывалъ Герценъ трусость мысли большинства объективистовъ, которые съ ужасомъ бгуть отъ мысли о безсмысленности жизни, объ отсутствіи въ ней объективнаго смысла. Чтобы заглушить эти рчи внутренняго голоса, человкъ готовъ схватиться за все, онъ торопится опьянить себя пошлостью обыденной жизни, врою, виномъ, мистицизмомъ? чмъ ни попало, лишь бы скрыть отъ себя истину, что жизнь не иметъ ни-какого объективнаго смысла. И вся человческая жизнь проходитъ большею частью «въ этой боязни изслдовать, чтобъ не увидать вздоръ изслдуемаго»…
Ist denn so gross das Geheimnis, was Gott und die Welt und der Mensch sei? Nein, doch niemand h"ort's gerne —? da bleibt es geheim, [19] ? эти слова (Гёте) недаромъ взялъ эпиграфомъ Герценъ къ своему діалогу съ Галаховымъ. Да, что жизнь не иметъ объективнаго смысла? niemand h"ort's gerne; большинство предпочитаетъ заткнуть уши, закрыть глаза или, подобно страусу, спрятать голову, чтобы не видть и не слышать. На пол битвы остаются только вооруженные врою объективисты: они врятъ, что жизнь ихъ и жизнь человчества направлена къ нкоторой конечной цли, что настоящее оправдывается и объясняется будущимъ, что грядущее земное или небесное блаженство придаетъ объективный смыслъ человческой жизни. И когда имъ говорятъ, что ихъ вра не есть аргументъ въ пользу истины, когда «трансцендентной неочевидности» ихъ вры противопоставляютъ эмпирическую очевидность безсмысленности жизни человка и жизни человчества,? тогда они растерянно хватаются за любые аргументы, лишь бы доказать «нелпость» міровоззрнія имманентнаго субъективизма.
19
В цитате исправлены мелкие недочеты по изданию Гёте. — Прим. ImWerden.
«Какъ же это?? возражаетъ, напримръ, Галаховъ Герцену:? въ природ все такъ цлесообразно, а цивилизація, высшее усиліе, внецъ эпохи, выходитъ безцльно изъ нея?… Въ вашей философіи исторіи есть что-то возмущающее душу? для чего эти усилія? Жизнь народовъ становится праздной игрой, лпитъ, лпитъ по песчинк, по камешку, а тутъ опять все рухнется на земь и люди ползутъ изъ-подъ развалинъ, начинаютъ снова расчищать мсто, да строить хижины изъ мха, досокъ и упадшихъ капителей, достигая вками, дол-гимъ трудомъ? паденія. Шекспиръ не даромъ сказалъ, что исторія скучная сказка, разсказанная дуракомъ»… Если человчество играетъ безсмысленную роль блки въ колес, продолжаетъ Галаховъ, то вотъ мы и «опять возвратились къ Ре, безпрерывно рождающей въ страшныхъ страданіяхъ дтей, которыми закусываетъ Сатурнъ… Какая цль всего этого? Вы обходите этотъ вопросъ, не ршая его; стоитъ ли дтямъ родиться для того, чтобъ отецъ ихъ сълъ, да вообще стоитъ ли игра свчъ?»