О смысле жизни

Мы снова встрчаемся здсь съ Людмилой, но уже безъ Саши; Елена? героиня этого разсказа? влюблена въ свое тло, наслаждается его красотою и повторяетъ сама надъ собою то, что Людмила продлывала надъ Сашей. Своимъ одиночествомъ она спасается отъ передоновщины? но ненадолго: вдь она живетъ среди людей, она связана съ ними тысячью нитей. Закупорить окна и двери? еще не значитъ найти выходъ изъ передоновщины; Елена сознаетъ это. Людей она не любитъ, потому что «они не понимаютъ того, что одно достойно любви? не понимаютъ красоты. О красот у нихъ пошлыя мысли, такія пошлыя, что становится стыдно, что родилась на этой земл. Не хочется жить здсь»… А такъ какъ земли Ойле все равно нтъ, то единственное, что остается? покончить съ собою, уйти въ небытіе. Такъ Елена и поступаетъ, и это? тоже своего рода выходъ изъ передоновщины; но этотъ выходъ показываетъ, что . Сологубъ убдился, что словомъ «красота» отъ срой недотыкомки не зачураешься.

Попытка найти спасеніе отъ безсмысленной передоновщины въ культ красоты человческаго тла оказалась полна невозможностями и противорчіями.

VII

Несмотря на вс эти невозможности и противорчія, . Сологубъ крпко дер-жится за красоту, какъ за избавленіе отъ мщанства жизни, какъ за спасеніе отъ страха; онъ только расширяетъ рамки и отъ красоты тла переходитъ къ красот вообще, красот природы, красот духа, красот вымысла. Отъ мщанства жизни, отъ ея нелпости и безсмысленности онъ хочетъ спрятаться за стнами призрачнаго міра, за твореніемъ своей собственной фантазіи; въ этомъ? связь . Сологуба съ моло-дымъ русскимъ романтизмомъ, однимъ изъ крупныхъ представителей котораго онъ и является. Пусть жизнь безсмысленна, безцльна, пусть на земл царитъ передоновщина; не будемъ и искать смысла въ безсмысленномъ по существу, но уйдемъ отъ этого міра «за предлы предльнаго», въ создаваемый нашей фантазіей міръ четырехъ измреній? такъ говоритъ намъ поэтъ.

Не я воздвигъ ограду? Не мн ее разбить. И что-жъ! Найду отраду За той оградой быть. И что мн помшаетъ Воздвигнуть вс міры, Которыхъ пожелаетъ Законъ моей игры? Я призрачную душу До неба вознесу, Воздвигну? и разрушу Мгновенную красу. Что бьется за стною? Не все ли мн равно! Для смерти лишь открою Потайное окно.

Такъ говорилъ . Сологубъ въ начал четвертой книги своихъ стиховъ; то же онъ повторяетъ и въ самое послднее время, въ своемъ роман «Творимая легенда» («Навьи Чары»). «Беру кусокъ жизни, грубой и бдной, и творю изъ него сладостную легенду, ибо я? поэтъ. Коснй во тьм тусклая, бытовая, или бушуй яростнымъ пожаромъ? надъ тобою, жизнь, я, поэтъ, воздвигну творимую мною легенду объ очаровательномъ и прекрасномъ»… Это достаточно опредленно сказано и, какъ говорится, «въ комментаріяхъ не нуждается». Теперь становится ясно, какимъ образомъ . Сологубъ собирается зачураться отъ передоновщины словомъ «красота»: онъ хочетъ жить въ мір фантазіи, въ области «творимой легенды», онъ пытается запереться отъ міра дйствительности, оградиться отъ него стною красоты своего вымысла. Пусть жизнь человка и жизнь человчества равно безсмысленны? «что бьется за стною? не все ли мн равно!» Я, поэтъ, замкнусь въ башн своего творчества и буду творить жизнь по собственному усмотрнію, ибо «что мн помшаетъ воздвигнуть вс міры, которыхъ пожелаетъ законъ моей игры?» Конечно, что помшаетъ! но разв это отвтъ на вопросы о смысл жизни? . Сологубъ и не собирается дать на нихъ отвтъ: чувствуя свое безсиліе, онъ торопится уйти за стны творимой легенды…

Но если это не отвтъ, то во всякомъ случа это исходъ, спасеніе отъ передоновщины. И въ сущности вдь это только повтореніе словъ, когда-то сказанныхъ Иваномъ Карамазовымъ: «я не Бога не принимаю, я міра имъ созданнаго, міра-то Божьяго не принимаю и не могу согласиться принять»… . Сологубъ тоже не принимаетъ окружающаго его дйствительнаго міра, но зато хочетъ утшиться творчествомъ своего міра, создаваемаго художественнымъ произволомъ поэта, «закономъ игры» его воображенія; реалистическому міру передоновщины онъ хочетъ противопоставить романтическій міръ красоты. «Вся область поэтическаго творчества явственно длится на дв части, тяготя къ одному или другому полюсу,? говоритъ . Сологубъ въ одной изъ позднйшихъ своихъ статей „Демоны поэтовъ“ (въ журнал „Перевалъ“, 1907 г. No№ 7 и 12).? Одинъ полюсъ? лирическое забвеніе даннаго міра, отрицаніе его скудныхъ и скучныхъ двухъ береговъ, вчно текущей обыденности и вчно возвращающейся ежедневности, вчное стремленіе къ тому, чего нтъ. Мечтою строятся дивные чертоги несбыточнаго, и для предваренія того, чего нтъ, сожигается огнемъ сладкаго пснотворчества все, что есть, что дано, что явлено. Всему, чмъ радуетъ жизнь, сказано нтъ». Вчнымъ выразителемъ такого лирическаго отношенія къ міру является, по мннію . Сологуба, Донъ-Кихотъ, который изъ данной ему реальнымъ міромъ Альдонсы творитъ романтическій обликъ Дульцинеи Тобозской. «Донъ-Кихотъ зналъ, конечно, что Альдонса? только Альдонса, простая крестьянская двица съ вульгарными привычками и узкимъ кругозоромъ ограниченнаго существа. Но на что же ему Альдонса? И что ему Альдонса? Альдонсы нтъ. Альдонсы не надо. Альдонса? нелпая случайность, мгновенный и мгновенно изживаемый капризъ пьяной Айсы»… И . Сологубъ такъ относится къ окружающей дйствительности: на что она ему? ея нтъ, ея не надо; дйствительность? нелпая случайность, капризъ пьяной Судьбы… И это уже вполн опредленный отвтъ на вопросы о цли и смысл нашей жизни, жизни человка, жизни человчества: ни смысла, ни цли? нтъ, все случайно, все безцльно.

Зачмъ же мы живемъ? и стоитъ ли въ такомъ случа жить, играть какую-то безсмысленную роль въ «діаволовомъ водевил»? не проще ли сразу оборвать нить жизни, которую съ насмшливой улыбкой прядетъ намъ «пьяная Айса»? и не достойне ли человка самому задуть ту свчу, которую держитъ въ своихъ безстрастныхъ рукахъ «Нкто въ сромъ»? Мы еще увидимъ, какъ можно и какъ надо отвтить на такіе вопросы; теперь же для насъ интересенъ только отвтъ самого . Сологуба. Этотъ отвтъ намъ извстенъ; . Сологубъ скрывается отъ «пьяной Айсы» за стнами «творимой легенды», отъ вульгарной Альдонсы за поэтическимъ обликомъ Дульцинеи, отъ передоновщины міра за красотою вымысла; онъ живетъ красотою творимаго имъ міра, а въ переживаніяхъ творчества онъ черпаетъ силы для побды надъ страхомъ жизни… Къ окружающей жизни онъ безразличенъ? не все ли ему равно, «что бьется за стною»?? къ реальной, страдающей душ онъ глухъ. Но зато? «я призрачную душу до неба вознесу», я самъ? Айса своего міра и я живу лишь этимъ міромъ и для этого міра. Допустимъ, что это исходъ, но несомннно во всякомъ случа одно: это исходъ? вполн индивидуальный, обособляющій поэта отъ всего міра людей, замыкающій его стной одиночества. Конечно, поэту никто и ничто не можетъ помшать «воздвигнуть т міры, которыхъ пожелаетъ законъ его игры»; но вдь «законъ игры» . Сологуба является «закономъ» только для одного его, вотъ чего не надо забывать. Божьяго міра не пріемлю, а свой міръ созидаю? пусть такъ; но не будемъ забывать, что въ «божьемъ» мір живутъ люди, а въ «своемъ» мір живу одинъ «я». Окружая себя стной отъ вншняго міра, я тмъ са-мымъ обрекаю себя на искусъ одиночества:

…иди далеко, Или создай пустынный край, И тамъ безмолвно и одиноко Живи, мечтай и умирай,?

слышимъ мы отъ поэта въ одномъ изъ позднйшихъ его стихотвореній (кн. «Пламенный Кругъ»).

«Боюсь ли я одиночества?? спрашиваетъ самъ себя . Сологубъ въ одномъ изъ послднихъ произведеній („Томленіе къ инымъ бытіямъ“, мистерія) и отвчаетъ: если бы вампиры и кошмары оставили меня, я не былъ бы одинокъ. Изъ тьмы небытія извелъ бы я къ свту истиннаго инобытія иные сны, иныхъ вампировъ извелъ бы я отъ небытія. Источающихъ мою кровь и пожирающихъ плоть мою. Ибо я не люблю жизни, бабищи румяной и дебелой»… Другими словами, одинъ «законъ своей игры» . Сологубъ замнилъ бы другимъ «закономъ своей игры» и утшался бы мыслью, что окруженный разными кошмарами своей фантазіи, разными «тихими мальчиками» и «навьими чарами»? онъ не одинокъ. Онъ можетъ этимъ утшаться, но намъ это ни-сколько не мшаетъ считать такое сожительство съ «вампирами» своей фантазіи? самымъ гнетущимъ одиночествомъ. Одиночество? къ этому сознательно шелъ и пришелъ . Сологубъ, подобно тому какъ за полъ-вка до него въ такомъ же одиночеств искалъ ршенія проклятыхъ вопросовъ Лермонтовъ, духовную зависимость отъ котораго . Сологуба мы уже подчеркивали. Одиночество? это полный разрывъ съ мщанствомъ, это категорическій отказъ «принять» окружающій міръ, это начало всякой трагедіи; одиночество? это попытка ршенія карамазовскихъ вопросовъ «для одного себя»: отметаю весь безсмысленный міръ, отвергаю жизнь человчества, какъ діаволовъ водевиль? и остаюсь «наедин съ своей душой»… И загнанный страхомъ жизни и мщанствомъ въ одиночество, человкъ сперва вздыхаетъ полной грудью: на вершинахъ одиночества легко дышится посл затхлой атмосферы передоновщины; страхъ одиночества пока еще не даетъ себя чувствовать. «Быть съ людьми? какое бремя!»? восклицаетъ поэтъ; «свобода? только въ одиночеств», «я хочу… быть одинъ, всегда одинъ»… И . Сологубъ подбадриваетъ себя мыслью о «гордомъ одиночеств», не только не страшномъ, но даже желанномъ.

Я одинъ въ стран пустынной,

? слышимъ мы въ это время отъ . Сологуба,?

Но услады есть въ пути: Улыбаюсь, забавляюсь, Самъ собою вдохновляюсь, И не скучно мн итти…

Но это только до поры до времени. Скоро даетъ себя знать ужасъ одиночества, ужасъ, бывшій удломъ Лермонтова и такъ геніально воплощенный имъ въ Демон, который на вершинахъ одиночества томится необходимостью «жить для себя, скучать собой» и всю жизнь «безъ раздленья и наслаждаться и страдать»… Тутъ уже и мысль о «гордомъ» одиночеств не спасаетъ человка. «Гордое одиночество!? восклицаетъ по этому поводу Л. Шестовъ, которому въ этомъ вопрос и книги въ руки, какъ мы еще увидимъ:? гордое одиночество! Да разв современный человкъ можетъ быть гордымъ наедин съ собою? Предъ людьми, въ рчахъ, въ книгахъ? дло иное. Но когда никто его не видитъ и не слышитъ…. когда его покидаютъ люди, когда онъ остается наедин съ собой, онъ поневол начинаетъ говорить себ правду, и, Боже мой, какая это ужасная правда!» Эта правда? ужасъ одиночества, эта правда? смутное признаніе того, что я такой же, какъ и вс, что никакого новаго міра я не воздвигну и что творимая мною легенда только дтская сказка, которой я хочу обмануть свое одиночество; эту правду сознаетъ и самъ . Сологубъ: «Я живу въ темной пещер»,? говоритъ онъ: вотъ во что превращается «міръ» . Сологуба! И дале (это стихотвореніе читатель найдетъ въ книг «Пламенный Кругъ»):

Въ моей пещер тсно и сыро, И нечмъ ее согрть. Далекій отъ земного міра, Я долженъ здсь умереть.

Посл такого сознанія уже никакія услады на пути не остановятъ на себ взора измученнаго человка, тутъ ему уже не до улыбокъ и не до забавъ. Говоря о Л. Андреев и о Л. Шестов, мы еще остановимся на томъ ужас одиночества, который коснулся своимъ крыломъ и . Сологуба; послднему пришлось спасаться отъ одиночества такъ же, какъ раньше онъ пытался спастись отъ мщанства жизни. Но гд найти спасеніе? И . Сологубъ поступилъ, какъ тотъ знаменитый жоржъ-зандовскій герой, который, чтобы спастись отъ дождя, бросился въ воду: чтобы спастись отъ ужаса одиночества, . Сологубъ съ головою бросился въ солипсизмъ.

VIII

Одиночество не страшно, ибо я во всемъ и все во мн. Вн моего «я» нтъ воле-выхъ актовъ, нтъ ничего; міръ есть только моя воля, только мое представленіе. Къ этому циклу идей . Сологубъ съ самаго начала своего творчества подходилъ медленными, но врными шагами. Еще въ первой книг своихъ стиховъ онъ былъ близокъ по настроенію къ солипсизму въ нкоторыхъ стихотвореніяхъ неопредленно-пантеистическаго характера (см., напр., «Чтo вчера пробгало во мн» и «По жестокимъ путямъ бытія»). Въ третьей книг стиховъ онъ уже вполн опредленно излагаетъ свой символъ вры:

Я любуюсь людской красотою, Но не знаю, что стало бы съ ней, Вдохновенной и нжной такою, Безъ дыханія жизни моей. Обращаю къ природ я взоры И склоняю внимательный слухъ,? Только мой вопрошающій духъ Оживляетъ нмые просторы. И, всемірною жизнью дыша, Я не знаю конца и предла: Для природы моей я? душа, И она мн? послушное тло.

Дальше? больше. Весь отдлъ «Единая воля» (одиннадцать стихотвореній въ книг «Пламенный Кругъ») проникнутъ такими настроеніями; не мало ихъ и въ другихъ книгахъ . Сологуба. «Это Я своею волей жизнь къ сознанію вознесъ»; «Я? все во всемъ, и нтъ Иного»; «весь міръ? одно мое убранство, мои слды»; «Я самъ? творецъ, и самъ? свое творенье, безстрастенъ и одинъ»; «Я одинъ въ безбрежномъ мір, Я обманъ личинъ отвергъ»; «и надъ тобою, мать-природа, мои законы Я воздвигъ», и т. д., и т. д. Вы видите разницу: раньше былъ «законъ моей игры», который, разумется, не имлъ никакого общаго значенія? и тогда одиночество отъ міра оказалось страшнымъ; теперь этотъ дтскій «законъ игры» обратился въ міровые законы? и поэту уже не страшно въ «гордомъ одиночеств:

Я? Богъ таинственнаго міра, Весь міръ въ однхъ моихъ мечтахъ…

Теперь ничто не страшно? даже міровое зло, даже людскія страданія, даже безсмыслица жизни; а если и страшно, то есть простое средство разъ навсегда покончить со всмъ этимъ зломъ: «міръ весь во мн. Но страшно, что онъ таковъ, каковъ онъ есть? и какъ только его поймешь, такъ и увидишь, что онъ не долженъ быть, потому что онъ лежитъ въ порок и во зл. Надо обречь его на казнь? и себя вмст съ нимъ»… Съ этими словами Елена (изъ знакомаго уже намъ разсказа «Красота») убиваетъ себя, и хотя посл этого міровое зло остается какимъ было и раньше, но это не мшаетъ . Сологубу продолжать свое «самоутвержденіе» и послдовательно развивать философію солипсизма. Появляются такія произведенія . Сологуба, какъ «Литургія Мн», «Я; книга совершеннаго самоутвержденія», «Человкъ человку? дьяволъ» и т. п. Солипсизмъ вполн послдовательно приводитъ здсь поэта къ философіи абсолютнаго эгоизма; знакомые уже намъ мотивы его творчества находятъ здсь свое завершеніе. Такъ, напримръ, въ «Литургіи Мн» (см. «Всы», 1907 г., № 2) мы слышимъ знакомый мотивъ: