О, юность моя!

— Друзей не ем, — поправил Елисей.

Софья прислала с татарином кусок слоистого сыра «качковал» и гроздь розоватого винограда.

Когда обе фанеры опустели, партизаны взялись за ку­рево. Леська отвалился к паре и запел:

Ой, мороз, мороз. Не морозь меня, Не морозь меня, Моего коня.

Гармонист Нечипоренко схватил баян и тут же вклю­чился в песню, хотя никогда ее не слышал:

Не морозь коня, Белогривого...

И вдруг за дверью зазвучал сильный женский голос:

У меня жена, Эх, ревнивая...

Дверь распахнулась, и в проеме показалась Софья. Платка на ней уже не было, а были две косы, уложенные венком.

У меня жена — Раскрасавица, —

пел Елисей.

Ждет меня домой, Разгорается, —

пела Софья.

Песня увлекла партизан. Они восхищенно глядели на эту пару.

— Браво!

— Бис!

— Повторить!

Нечипоренко тронул лады, и Елисей снова запел:

Ой, мороз, мороз...

Но теперь уже подхватили все. Все, кроме Воро­нова. Он мучительно слушал песню и тут же вышел из сарая, как только она отзвенела. Леська пошел за ним.

— Вы что это, товарищ Воронов? Что с вами?

— Душно там.

— Разве? А по-моему, хорошо: пахнет сосной не хуже, чем здесь.

Воронов молча направился к пещере. Елисей за ним.

— Откуда Сошку знаешь?

— Работали вместе у немца Визау. А что?

— Слушай, студент. Я понимаю, как это бывает, когда вместе работаешь в поле. Но теперь ты про Сошку забудь: моя она теперь. Понятно? А я делиться не стану.

— Успокойтесь. Я на нее не претендую.

— Ты-то, может, и не, а она, понимаешь, да! Видел, как причесалась? При нас всегда ходила степкой-растрепкой. «Зачем, говорю, так ходишь, нечесаная?» — «А я, говорит, чесмышок утеряла». Чесмышок — это у них гребешок.

Весь вечер Воронов молчал. На заре, когда оба еще покоились на своих лежанках, пришла Софья, постучала в стекло.

— Зачем пришла? — сурово крикнул Воронов.

— Впусти сперва, не то медведь задерет.

Воронов встал и как был, в подштанниках, подошел к двери и отодвинул засов.

— Ну?

— Термоса смените надобно.

— Врешь! Термоса носит Нечипоренко.

— А у него нога распухши.

— Врешь, врешь!

Леська наскоро оделся под одеялом и вышел на по­лянку, оставив их наедине. Уже заметно светало. Моря не было — вместо него стоял дым, как на поле брани после артиллерийского обстрела.

Сначала из пещеры доносился тихий, но возбужден­ный разговор. Потом послышался горячий рык Воронова.

— Но почему же ты не хочешь быть мое-ю?

— А вот и не хочу!

— Студента хочешь?

— Тебя не спрошуся.

И вдруг прозвучала веская пощечина.

Софья выбежала из пещеры и, взглянув сквозь слезы на Елисея, понеслась вниз. Леська не помня себя кинул­ся в пещеру:

— Как вам не стыдно? Как вы смели? Это отврати­тельно! Бить женщину, которая не хочет быть вашей.

— До тебя небось хотела.

Леська осекся.

— Ты вот что, студент: завтра поедешь опять к Са­рычу и заберешь новый гурт. Голов пятьдесят — больше не потребуется. А когда пригонишь, тебя проводят к Черноусову. Там решат, как с тобой быть, — сказал Воро­нов. — Мне ты здесь не нужен. Еще на дуэль меня вызо­вешь.

Леська сбежал к сараю. Из него вышла Софья с рюк­заком за плечами и с дрючком в руке. Партизаны высы­пали гурьбой и остановились у двери.

— Ушла я, — сказала Софья, увидев Леську. — Нешто можно после этого? Я ему не баба... У меня ить тоже гордость... Партизанка!

— Куда же ты идешь?

— К Черноусову. Приходи туда, родимый! Тебе тоже опосля меня с Вороном не жити.

Она помахала рукой сначала Елисею, потом парти­занам и стала спускаться по тропинке.

— Обидел ее начальник, — тихо сказал Нечипорен­ко. — А какая хорошая была. Своя в доску и всегда с приветом.

— А бить партизана не дозволено, хотя бы он и жен­щина, — проворчал парень в тельняшке. — Это ежели так пойдет, мы все разбегимся.

— А при чому тут мы уси? — отозвался боец в синем башлыке, по-видимому кубанский казак. — Чоловик с жинкой посварылись, а мы тут неповинные.

Довод показался убедительным. Разговор оборвался, партизаны вернулись в сарай. Это был как бы комен­дантский взвод при Воронове, и бойцы робели пред командиром даже за глаза.

День прошел нудно. Елисей до такой степени возне­навидел Воронова, что не мог дождаться утра.

— Не дуйся, студент! — протянул при встрече Воро­нов. — Жизнь вещь не простая. Идеи новые, быт новый, а душонка старая, прежняя.

Леська молчал.

— Как я мог ударить Сошку, а? Такого человека, а?

А вот же ударил.

— Не обращайтесь ко мне! — грубо отрезал Ели­сей.— Хам! Начальника вы бы не посмели ударить? Вот то-то!

Воронов тяжело вздохнул.

— Ну ладно. Садись ужинать.

— Не буду я ужинать.

На заре к Елисею пришел Нечипоренко с винтовкой на ремне, за ним стояло еще трое вооруженных.

— Мы за барашком. Вы готовы?

— Готов. Готов.

Елисей вышел из пещеры и начал спускаться вниз. Шли они не тропами, а сквозь чащу: Смаил прекрасно знал все переходы.

На лужайке, у самого шоссе, ждала тройка гнедых. Нечипоренко прилег у пулемета, два бойца размести­лись по обе его стороны. Смаил взобрался на козлы и уселся рядом с Елисеем. Татарин свистнул — тройку по­несло.

Пока ехали, ни о чем не говорили. Елисей видел пред собой глаза Софьи, взгляд ее сквозь слезы и страшно страдал от бессилия. Будь на месте Воронова офицер, Леська знал бы, что делать, но избить начальника краснопартизанского отряда, который ведет борьбу с бело­гвардейцами, он не мог. Идеология не позволяла.

По дороге встречались татары на дрогах. Завидя та­чанку, они еще издали снимали шапку. Так же вели себя и одиночные пешеходы. Один из них бросил Бредихину на колени грузную кисть винограда. Леська вздрогнул: ему показалось — граната.