Оазис

– Ну, сто. Весь город ходил. Мальцы. Куда ни глянь – идут. Чап-чап.

И опять засмеялся. Видно, какую-то предыдущую или последующую информацию забыл, а ощущение смешного сохранилось.

– Андроса чуть не разорвало от злости. В милицию хотел пойти.

Ага, вот звено: ходули производились за чужой счет.

– Смеется! – раздался голос из другой комнаты. – А как волокли потом жерди из лесу на спине – не смеялись. Штук сто.

– Откуда – сто?

– Ну, пятьдесят. – Хозяйка говорила за стеной обычным голосом – и Яков все слышал, я кричал – не разбирал половину. Будто слух его был настроен в основном на нее. – И как лесник поймал, не смеялись. Лесник-то – Андросов брат! – Информация для меня.

Вот теперь почти все стало ясно, кроме, конечно, причины смеха. Видно, забыл старик, кто из них победил тогда, тридцать лет назад. Хотя справедливо и то, что победитель не тот, кто скачет, а тот, кто не плачет.

Так я ничего в этом доме об Андрее Соловье не узнал.

На крыльце хозяйка сказала мне:

– Вы бы поговорили с Аней Мырановой. Они, это… не то, чтоб женились, а… В примаках у нее жил.

Вот тебе и раз! Я и не слышал о таком факте. Теперь-то узнаю все, что хочу.

– Только ее дома сейчас нет. Поехала к сыну в Москву, говорила – до мая, только, думаю, скоро прикатит. Невестка у нее злыдня, гонит из дому. И правильно делает! Нечего молодым надоедать. Есть свой дом – сиди дома. Мы с Яшей и то к своим не едем. Дальше от детей – ближе к детям.

– Старого хвали, да с двора вали, – добавил Яков.

Они весело переглянулись. Видно, сыновья, дочери, зятья и невестки у них были хорошие и уважали стариков.

Так что неизвестно, кто из них – Яшка Пустыльцев или Григорий Царьков – остался в дураках.

Андрей Соловей

Итак, все складывалось хорошо. Была работа, появились и деньги.

Вот только с жильем не получалось: половина домов в городе сгорела во время войны, и теперь люди душились по две-три семьи в доме, приспосабливали под жилье баньки, кладовки, сарайчики. Хорошо – лето выдалось сухое и жаркое, можно было и на соломке, на чьей-либо погребне переночевать, да вот беда – парнишка Андрея Соловья мало что глухонемой был, еще и мочился под себя, бедняга, и Самсон, мужик, у которого Соловей приткнулся на погребне, недели через две сказал:

– Обижайся не обижайся, Андрей, а корова моя после вас сено есть не станет. Ты бы поднимал мальца ночью…

Но где там? Намахавшись топором, Соловей спал как убитый.

– Или клеенку подстилал…

– Клеенка есть, да толку… Ногами собьет и… Ладно, – вдруг повеселел. – Есть, Самсон, выход!

И больше у него не появился.

С края города, там, где деревня Лютня, на пригорке над речкой, росла рощица – березнячок сухой и светлый. Удивительное было место. Красота отсюда открывалась неописуемая: петляла речка, поля, леса в дымке… Там, в этой рощице, и появился однажды шалашик, небольшой, но основательный: плетенный молодыми ветками, покрытый еловыми лапками – ни ветер такому шалашику не страшен, ни дождь. Там они и зажили – не тужили. Даже хозяйством начали обзаводиться: кастрюлю купили – чай вскипятить, колхозной картошечки-скороспелки отварить. Жизнь пошла веселее.

– Ты где живешь сейчас? – интересовались друзья-приятели.

– Против лиха на пригорочке.

– Чего на постоянную работу не устраиваешься?

– А зачем?

И верно. Что ж он, где-либо на лесопилке, льнозаводе или кирпичне заработает столько, сколько по людям? Хотя и здесь, по всему видно, не разбогател.

Да и парнишка. Куда девать?

Но главное все же не в этом, а в том, что жил Андрей Соловей так, будто остановился в пути, будто придет срок и двинется со своим парнишкой дальше.

Работал в это время много. Слух о дешевом мастере разошелся быстро, нанимали его охотно. Брал, сколько дадут, а условие ставил одно: чтобы с харчами два раза в день. Впрочем, бывало, соглашался и без харчей.

На пожарище, рядом со столовой, в которой иногда обедал с Тишком, приметил Андрей черного, как турок, парня – не от загара, а от сажи – трудился с утра до вечера, расчищал площадку под новый дом.

– Эй! – окликнул однажды. – Кому стараешься?

Парень разогнулся, облизнул черные губы.

– Костику Бельчакову! – ответил.

– А кто это?

– Я!

Показал белые зубы.

У Андрея после еды было блаженное состояние, хотелось общаться, но парень опять махал лопатой.

– А это что у тебя? – кивнул на сваленные в стороне бревна – недомерки и рогачи. – Лес?

– Что, не хорош?

– На дрова хорош, а на дом…

– Зато – даром! – сказал парень и – опять за дело.

– Навоюешься с таким лесом. Один будешь рубить или с кем?

– Один. Разве – найду мастера, какой денег не берет.

– Ну? – удивился Андрей. – А я ищу хозяина, который дает и не считает.

Посмеялись. Слово за слово – узнал, что хочет Костик срубить избу-времянку на четыре стены, на два окна, чтоб перебиться года два-три, а там – видно будет. Был он немногим моложе Андрея, смотрел дружелюбно, охотно говорил и смеялся, а когда показал розовый пятачок около позвоночника на пояснице, Андрей почувствовал к нему особое расположение: сам поймал пульку примерно в то же время и тем местом.

С того дня частенько задерживался около него. Подсказал, где достать щепу, где дранку, откуда лучше всего привезти для прокладок между венцами мох – нахватался кое-чего от Царькова. Показал, что пустить на первый венец, что на последний, что оставить на стропила и что на обрешетку. Так что и Костик встречал его с удовольствием.

А когда и площадка была расчищена полностью и материал приготовлен, Андрей пришел поглядеть, как станет Костик размечать избу, как начнет.

– Эх ты, – сказал. – Мастер-пепка. Отойдись.

Отобрал топор и так прошелся вдоль бревна и обратно, что сам себе удивился.

– Пилу!

Сделал надрезы – тремя ударами вырубил «ухо». Костик улыбался, чесал затылок.

Час-два, и первый венец готов.

– Работай! – сказал победно. – Завтра загляну. – Андрей заканчивал сарайчик какой-то одинокой женщине.

Однако к следующему дню дело у Костика не продвинулось.

– Чем занимался? – спросил Андрей. – Тесал бы, если рубить не можешь.

– Да я, видишь, с женкой всю ночь провозился…

– Ну? – обрадовался такой откровенности Андрей. – Медовый месяц?

– Да нет… она…

– Ладно, – перебил. – Твое дело. Давай топор.

День выдался свободный, решил помочь. Но сегодня и у него не слишком весело шло дело: уж больно плохонький попался лес, приходилось подсекать, равнять, надтачивать. Кое-как к обеду уложили второй венец.