Обида
Шрифт:
— Митя, — волнуясь, начал Кузьмич, — Митя, ты послушай, что я тебе скажу… Митя, ведь Михаил совсем молодой, у него ведь молоко на губах… так зачем же он так, Митя? Ведь ты же умный, ты всё знаешь…
— Как тебя зовут-то, браток? — вдруг спросил Петров.
И Кузьмич, которого уже двадцать лет все звали по имени и отчеству, смущённо сказал:
— Федя.
— Так вот, Федя, загнулся бы он сегодня, если бы мы его не подлечили. А дальше уже его дело. Мы своё сделали. А главное, не бери в голову.
В это время откуда-то из-за спины протянулась рука и забрала кружку пива, стоящую перед Петровым.
— Может, за коньячком слетаешь? Я не хочу там показываться, а душа требует.
— Да рановато… — сказал Петров. — Один мой знакомый врач-психиатр, специалист по алкоголикам, рассказывал, что алкоголизм — это прежде всего жажда, а жажду лучше всего утолять пивом. Давай ещё по паре, а там видно будет…
Человечек согласно кивнул и растворился в толпе.
— Директор магазина, — кивнул вслед ему Петров. — Свой парень…
Не успел он это сказать, как директор появился из толпы, держа в каждой руке по три кружки. Как это ему удавалось при таких коротеньких пальчиках, осталось для Кузьмича загадкой. Поставив пиво, незнакомец резко протянул руку Кузьмичу и отрывисто выкрикнул:
— Боря.
Пожимая его руку, Кузьмич почувствовал тёплый перстень.
Кузьмич и оглянуться не успел, как их оказалось пятеро. Вслед за директором появились ещё какие-то двое. Одного звали Толей. Он всё время молчал и то и дело куда-то исчезал. Время от времени стали появляться бутылки. Сперва это был директорский коньяк.
Папиросы у Кузьмича кончились, и он стал курить различные сигареты, появлявшиеся в его руках неведомо откуда.
Директор после первого полстакана коньяка стал слезлив. Он приблизился к Митьке настолько, что тому пришлось поднять повыше кружку с пивом, дабы не поставить её директору на голову. Кажется, директор поднимался на цыпочки, чтобы заглянуть Митьке в глаза.
— …Дублёнка… — говорил директор. — Купил. Джинсы-шмынсы — купил. Театр — любой, только скажи… Пудра-шмудра — пожалуйста, от Диора… И всё хорошо… Пусик, пампусик, котик-фиготик, кофе в постель… Ладно. Хорошо. Я ведь тоже устаю… У меня работа, материальная ответственность, продавцы — сволочи, хищники, так и смотрят… Это изматывает. Я хочу прийти домой и отдохнуть. Нет — в ресторан. Хорошо, ладно… Сегодня в ресторан, завтра в ресторан… Танцы, шманцы… Хорошо. Когда же ты нажрёшься?.. Как в прорву… А дома сухой корки в холодильнике нет, полы месяцами не метены. Говорю, позови человека, женщину… И этого не может. Так что же ты можешь? Но хорошо, ладно. Вдруг узнаю, что у неё уже пол года…
— Слушай, я не поп, нечего передо мной исповедоваться.
— Ну, подожди… Оказывается, у неё…
— Да пошёл бы ты со своей шлюхой…
Директор обиделся.
— …и со своим коньяком, — добавил Митька.
Директор забрал свой коньяк и протолкался к другой стойке. Толя стал поглядывать в его сторону.
Бар гудел. Дым уже не
висел в воздухе слоями, как старая простокваша. Висеть ему было не в чем. Воздуха уже не было.Маленькая женщина в галошах заворотила край передника и собирала в него бутылки. Каждый раз, когда называли её мамашей, она хихикала, отмахивалась свободной рукой и говорила, что она уже бабка.
Приходили два молодых милиционера в новенькой форме, но долго не выдержали — ушли.
Компания молодых ребят исчезла, а вместо неё появились трое в очках, один с бородкой. Они принесли с собой уже очищенную и порезанную селёдку и маленькие ржаные сухарики, обсыпанные солью. Было слышно, как приятно хрустят сухарики на зубах очкариков.
Сзади кто-то громко разговаривал и всё время толкал локтем Кузьмича в спину Оттуда слышались слова «дорожка», «телевизор», «донка», «телескоп», «рыбнадзор»…
Очкастый с бородкой напомнил Кузьмичу Мишаню. Только он был не мягкий и расплывчатый, а определённый и злой и говорил тоненьким резким голосом.
— …Человеконенавистничество, — отчётливо выговаривал очкарик, — ничем другим я это объяснить не могу. Ну из каких ещё соображений можно сделать такие высокие стойки? Ведь на неё не облокотишься. Ведь пиво стоит прямо перед твоей мордой. У меня через полчаса позвоночник болит. Или вот повесили таблички: «Не курить». Ведь заранее знали, что будут курить… Иначе в такой гадюшник, да ещё встоячку, никто не пойдёт. Нет, вместо того чтобы сделать вентиляцию, вешают таблички. А разливальщицы здесь работают целый день… Нет, человеконенавистничество… Ну хорошо, допустим, вентиляцию дорого и хлопотно, но низкие стойки дешевле высоких…
Петров, разговаривающий с Толей, казалось, ничего не замечал и не слышал, но на слове «человеконенавистничество» вдруг пристально посмотрел на очкарика и, чуть-чуть перегнувшись через стойку, оказался с ним лицом к лицу.
— А кого тут любить-то? — тихо и отчётливо спросил он. — Где ты здесь увидел человека? Тут одни алкоголики…
Очкарик, не выдержав взгляда Петрова, повернулся к своим друзьям.
— Да нашему брату хоть в корыто налей, всё равно вылакает… — не унимался Митька, всё больше перегибаясь через стойку.
— Послал Бог братца, — заметил очкарик.
Кузьмич потянул Петрова за рукав.
— Ну что, Федя, по рублику? — игриво спросил Митька.
— Не буду, — отрезал Кузьмич, — и тебе не советую. Хватит. Сколько можно?!
— Ага, — деловито заключил Митька, — ничего, я угощаю. У Феди больше нет. Толя, гони рубль.
— Да есть у меня деньги, — обиделся Кузьмич. — Просто не буду. И тебе, Дмитрий, хватит…
— Это почему? — прищурился Митька.
Кузьмич не нашёл что ответить. Он молча полез в карман и вытянул пятёрку.
— Это много, — рассудил Митька. — Толя, принесёшь сдачи.
Когда Толя убежал, Митька склонился к Кузьмичу, положил ему руку на плечо и спросил интимным голосом:
— И всё-таки почему мне хватит?
— Вот ты мне нравишься, Дмитрий, — проникновенно сказал Кузьмич. — Ты понимаешь, я говорю ведь не просто так, а потому, что ты мне нравишься. Я ведь давно за тобой наблюдаю… Вот ты каждый день мимо окон туда-сюда, туда-сюда, жена говорит, прямо как на работу… Вот и участковый сегодня сказал… Ведь жизнь-то проходит…