Облака и звезды

— Пять тридцать две.

Я не понял.

— Что это?

— Перебор во времени. Сверх нормы пять минут тридцать две секунды. Многовато, даже учитывая психологическую поправку на некую нарочитую замедленность темпа.

Я взглянул в лицо Льва Леонидовича — глаза его смеялись. Он понял все, видел меня насквозь. Да, с таким соревноваться — наверняка проиграть. Но сейчас об этом уже было поздно думать. Виновата во всем Инна Васильевна — подбила мужа на безрассудный вызов…

Неожиданно мне на выручку пришла Агнесса Андреевна.

— Постой, Лев Леонидович, что ж так сразу налетать? Ты лучше посоветуй, помоги молодежи.

— Да, да, «помоги», — добродушно проворчал Баскаков, — на свою голову помоги, а они отблагодарят — нас же обскачут.

Агнесса Андреевна печально вздохнула.

— Ничего не поделаешь, мы — старики, судьба у нас такая…

— Судьба, говоришь? — Баскаков обернулся к своему геодезисту. — Аполлон Фомич, дай-ка нашу метровочку.

Старичок снял с плеч рюкзак, вытащил четыре сложенных вместе планки с натянутой на них веревочной сеткой.

— Мое скромное изобретение, — пояснил Баскаков, — неплохо экономит минуты, из коих как учил древле Пифагор, слагаются часы и дни нашего бренного бытия.

Он сделал еле уловимое движение, и веревочная сетка плавно опустилась на илаковый ковер.

— Дело не хитрое: подсчитываете кустики не все сплошь, а только в одной ячейке, потом умножаете на число ячеек.

Припав на колено, Баскаков проделал расчет, поднялся.

— Нет, я, старый воробей, дал маху, все правильно, — он виновато развел руками, — жалко даром потраченного времени, труда… Ведь вы сотни раз вот так-то пересчитывали кустики…

Не оборачиваясь, он кинул через плечо сложенную метровку. Аполлон Фомич ловко поймал ее на лету, бережно уложил в рюкзак.

Баскаков внимательно оглядел склоны бугров, котловину.

— Да, судьбе надобно покоряться… — Как видно, он решил продемонстрировать перед дерзкими соперниками высший класс комплексного обследования песков.

— Итак, — кустарниковый ярус.

На вершинах, на склонах, в котловине Баскаков быстро и точно пересчитал все саксаулы, кандымы, эфедры, определил их высоту, диаметр, стволов и крон, заметил, что один саксаул поражен галлами — болезненными наростами на ветках.

Геодезист по пятам следовал за своим патроном.

— Аполлон Фомич, эклиметр.

Старичок подал прибор.

— Прошу к склону.

Старичок замер у подошвы северного — самого крутого — склона. Баскаков навел эклиметр. Пользуясь фигурой геодезиста как вешкой, моментально произвел замеры, расчет. Затем так же определил углы остальных склонов.

— Прошу прикопку.

Маленькой саперной лопаткой старичок мгновенно отрыл полуметровую ямку.

Баскаков пощупал песок, отметил, на какой глубине он увлажнился. Движения Льва Леонидовича были скупы, четки, предельно слаженны. Ничего лишнего, все в ритме.

— Конец! — Баскаков мельком взглянул на часы, чуть улыбнулся. — Вот так мы трудимся, по-стариковски.

Я, чета Курбатовых, Калугин, Костя смотрели на него как завороженные. Это было почти невероятно. За рекордно короткий срок Баскаков один выполнил работу трех специалистов — мелиоратора, геоботаника, почвоведа.

И тут в наступившую было почтительную тишину ворвался низкий, почти мужской голос:

— Постойте! Что за черт!

Все оглянулись. Лариса, сидя на земле, просматривала геоботанический дневник, переданный ей Курбатовым для сличения с натурой.

— Товарищ геоботаник, забыла вашу фамилию, идите сюда! — Это было произнесено тоном приказания. Я подошел.

Некрасивые девушки бывают двух родов: одни покорно сносят свою беду, другие, не дожидаясь сочувствия или насмешек, нападают первыми. Лариса грозно подступила ко мне.

— Вы чем это тут занимались? Описывали каждый склон в отдельности? Собирались совершить великие открытия? А время? Его у вас в обрез! — Она с вызовом обратилась к Баскакову: — Полюбуйтесь, Лев Леонидович. Вы еще говорили: в экспедиции я одна осматриваю каждый закоулок в песках. Нет, кроме меня, оказывается, есть крамольники.

Я поймал мимолетный насмешливый взгляд Баскакова. Ах, эти склоны! Я впервые стал их описывать порознь и на свою беду сказал об этом Калугину. Потом понял: незачем это! Изыскания производятся в крупном масштабе. Тут уж не до открытий, надо план выполнять. Но Калугин следил за мною и каждый раз надоедливо напоминал:

— Вы что же, охладели к склонам? А помните, как в первый выезд на каждой трети илак пересчитывали? Неужели надоело?

И я описывал, подсчитывал, разменивался по мелочам. Хотелось больших, всамделишных открытий…

Лариса вытащила из полевой сумки несколько потрепанных дневников в рваных розовых обложках.

— Берегитесь, дорогой! Сейчас вас проверим, сравним мою крамолу с вашей.

Она нетерпеливо листала страницы.

— Ага! Вот… Нашла… Совпадает! Ей-богу, совпадает! Нет, кажется, вы молодец. — Она подняла голову, чтобы поделиться своей радостью, но я отвернулся — недоставало ее признания!

Баскаков отошел к краю котловины, терпеливо смотрел вдаль, ждал. Вахрушев, надвинув на лоб бобриковую кепку, сидел на самом солнцепеке; голова его медленно опускалась к коленям. Потом так же медленно подымалась. Кажется, еще немного — и он всхрапнет.

Лариса резко повернулась, зашагала к южному склону. Там росло несколько жидких кустов.

— Царство кустарников! — восхищенно сказала Лариса. — Бог мой! Сколько их тут! Целая роща!

Я удивленно смотрел на нее. Но она не замечала меня, говорила сама с собой. Шагнув к кривобокой растопыренной эфедре, погладила ее жесткие побеги.

— Ну чего, чего топорщишься, вечнозеленая?

Я еле сдержал улыбку — эта девица разговаривала с кустом, как с Венерой Милосской… Но Лариса уже отошла от эфедры и теперь стояла перед кандымами.

— Сколько видов! И без плодов можно определить. Вот древовидный. Настоящая махина! Вдвое, да нет, втрое выше человека! — Она запрокинула голову, словно перед ней росло Мамонтово дерево. — Какой чудесный стройный ствол! И кожа розовая, теплая, прямо детская… — Она вдруг прижалась лицом к шероховатому стволу.

К нам направился Баскаков. Лариса отпрянула от кандыма, отрывисто спросила:

— Пора идти?

Баскаков вздохнул:

— Надо бы…

Утро окончилось. Подымаясь к зениту, солнце как бы уменьшалось в диаметре, а тяжкий, пригибающий к земле зной все возрастал. Было странно, что этот маленький белый лучистый кружок, занимая так мало места на необъятном небе, источает столько тепла и света. Идти становилось все труднее. Глаза заливал пот, во рту пересохло. Только старые «пустынники» — Вахрушев и чета Баскаковых, — казалось, совсем не чувствовали жары.