Облака и звезды

Я поднялся на бугор, где только что стояли близнецы, взглянул вправо. Метрах в ста одна из вершин сильно расширилась По склону сползали небольшие песчаные языки. Язва выдувания, маленькая, единственная, но язва… Обследовать ее — это задержаться, а я и так еле двигаюсь. От усталости ноги подкашиваются. Песок набился в уши, слепит глаза, режет за воротом спецовки. А язва — это же не барханные пески. Выпас здесь незначительный — овечьих «орешков» не видно. Значит, угрозы для пастбищ нет.

В изнеможении я спустился с бугра. Итак, еще два километра по ходу, потом — второй визир. А что сейчас творится на барханах — можно себе представить, если здесь, среди бугров, ветер валит с ног.

Я открыл флягу — во рту пересохло… Как мало воды… Сколько раз обещал себе не пить в песках, только полоскать рот… Придется, пожалуй, попросить воды у рабочих. Они никогда не пьют в поле. Хотя нет, не стоит: начнутся смешки, пересуды; в лагере всем расскажут — инженер две фляги выпил.

Сел на песок. Надо передохнуть, подумать… Для чего мы сейчас все тут мучимся, какая от этого польза для дела? Никакой! Обследована большая часть участка, почти вся площадь. Так что же страшного, если по аналогии с ней нанести на планшет все остальное? Впереди считанные гектары, и на них такие же бугры, такие же барханы.

Я крикнул:

— Э-эй!

Братья не обернулись, хотя шли невдалеке, — ветер глушил голос. Цепочку следов заметало на глазах. Вот так песчаные бури губили встарь целые караваны…

А если сложить ладони рупором?

— О-го-го!

Я замахал кепкой. Наконец-то услышали, остановились. Ну чего стоять? Семнадцать лет, а по развитию — дети… Наконец-то поняли, идут обратно.

— Вот что ребята, — сказал я подошедшим близнецам. — Дальше мы не пойдем: нет смысла, здесь везде одно и то же.

— А флаг? — нерешительно спросил Мурад.

Флаг… Вот она, курбатовская романтика… До нее ли сейчас?

— Мы идем к машине, — строго сказал я. — Понятно?

Мурад нахмурился, повернувшись к брату, горячо заговорил по-туркменски. Хаким пожал плечами. Братья, не глядя на меня, пошли назад.

Грузовик ждал в условленном месте, на такыре. Басар спал, согнувшись на сиденье. От стука брошенной в кузов лопаты проснулся, протер глаза.

— Окончили? Рано сегодня, по-ударному. Значит, сняли красный флаг?

Я не ответил, стал просматривать полевой журнал. Хотелось прилечь отдохнуть. Но где? В кабине — шофер, в кузове — близнецы… Еще заведут разговор о флаге…

Солнце, набухая желтизной, тяжело опускалось к закату. Но ветер дул с прежней силой. Я опустился на землю, поднял воротник спецовки и незаметно задремал. Очнулся от крика:

— Идут! Наши идут!

Стоя у кабины, Басар махал кепкой.

Я поднялся с земли. В розовом свете короткой каракумской зари по такыру двигались темные фигурки. Позади всех шел начальник с женой. Подойдя к машине, Инна Васильевна сразу же опустилась на подножку кабины — сильно устала.

— А, геоботаники уже здесь? — сказал начальник. — Ну как, тяжеленько пришлось? Нас тоже чуть не засыпало в шурфе.

— Да, трудно было, — сказал я.

— То-то, вы даже флаг позабыли снять. Подходим — полощется на последней вешке. Ну мы его для вас прихватили. Вот он, возьмите.

Флаг… Опять флаг… Я еле сдержался, чтобы не ответить резкостью. Сказал коротко:

— Отдайте ребятам. Им это интересно.

И вдруг увидел: близнецы, выйдя из машины, молча смотрят на меня. Заметили мой взгляд, смущенно потупились.

— Вот и кончили большой кусок, — сказал Курбатов, — теперь можно переезжать на новоселье, за новый кусок приниматься.

Он сел в кабину.

— Погоняй, Басар.

В лагерь машина вернулась затемно. В честь окончания работ повар приготовил пельмени. При свете фар все расселись на разостланном брезенте в кузове машины. Начальник принес из палатки три бутылки шампанского. Когда вино было разлито по пиалам, Курбатов поднял тост за окончивших работу первыми. Он назвал меня и братьев-близнецов. Все стали чокаться. Мне хотелось как можно скорее покончить с этим. Я быстро выпил шампанское. Близнецы нехотя подняли пиалы и, отпив немного, поставили обратно.

— Нет, нет, до дна! — закричал начальник.

Ужин скоро кончился. Все устали и хотели спать.

— Завтра, други, полный отдых! — объявил начальник. — Послезавтра подымаемся и едем на новый участок. А пока всем спасибо и спокойной ночи.

После ужина я отошел к соседним буграм, прилег на песке. В палатках тускло светились «летучие мыши», потом одна за другой они погасли. Только у Калугина еще горел свет. Как быть? Идти к нему сейчас — отдать журнал, рассказать об обследовании, или отложить все на завтра? Мол, не хотел беспокоить больного. Нет, лучше уж все неприятное закончить сегодня. Я вошел. Калугин лежал на раскладушке, читал.

— Принес журнал, планшеты.

— Какой рельеф на участке? — Калугин пристально смотрел на меня.

— Крупнобугристые и мелкобарханные пески.

— Мелкобарханные на обоих визирах?

— Да, — я остановился у входа, экзамен застал меня врасплох.

— Растительность?

— На бугристых — илаковые саксаульники, На барханах — селиновые сюзенники.

— Это зафиксировано?

— Разумеется.

Я вышел из палатки.

На другой день все проснулись поздно — побудки не было. Завтракать сели только в восьмом часу.

Палатка Калугина была снаружи застегнута на все крючки. Курбатов встревожился.

— А где же Сергей Петрович?

Никто не знал. Начальник нахмурился.

— Странно, очень странно.

Калугин вернулся вечером. Весь засыпанный песком, прошел в свою палатку. Начальник отправился за ним. Я, припав к стене палатки, услышал голоса.

— Неужели нельзя было предупредить, Сергей Петрович? Если вам надо в пески, сказали бы мне. Машина всегда в вашем распоряжении.

— Виноват, Владимир Николаевич, мне надо было пойти по личному делу — проверить кое-что из своих наблюдений. А Басару тоже необходим отдых: каждый день нас возит.

Начальник вышел.

Я затаив дыхание ждал. И вот снаружи послышалось осторожное царапанье.

— Можно?

— Да.

Калугин вошел в палатку, сел на раскладушку.

— Вот мой журнал. Исправьте своей рукой.

— Что исправить?

— Вашу запись. На последнем визире пески не мелкобарханные, а среднебарханные, и растительности совсем нет: очень сильное развевание.

— Хорошо, оставьте журнал, я исправлю и занесу вам.

— Нет, вы при мне исправьте! — резко сказал Калугин.