Облака и звезды

Баскаков грустно улыбнулся.

— Что ж, вернулись так вернулись, Аполлон Фомич, С Олега и Ларисы спрос невелик — они первогодки в Каракумах. А вот как ты, старый пустынный волк, убоялся ветра — это мне, признаюсь, мало понятно. Ты ведь только визиры прокладывал?

— Да, — тихо отозвался старичок.

— Значит, теодолит был не нужен, с буссолью работал. И не выдержал, изнемог?

Аполлон Фомич подавленно молчал.

— Видно, года сказываются, — задумчиво произнес Баскаков. — Ладно, отдыхайте сегодня. Только дай команду Романцеву, чтобы отпустил товарищу бочку бензина.

Старичок насторожился.

— А кому бензин?

— Нашим соперникам — отряду Курбатова. Вот скоро с ними встретимся на проверке. Победят они нас: молодежь!

Геодезист неодобрительно покосился на меня. Баскаков, переглянувшись с женой, ласково посмотрел на старичка.

— Ну что стал, Аполлон Фомич? Отрядный патриотизм в душе играет? Умерь пыл, дорогой, выполняй команду.

Басар из кабины бросал на меня яростные взгляды: я непростительно задерживался. Старичок, насупясь, махнул Басару следовать за ним к складу горючего.

VIII

Курбатов, услышав сигнал Басара, вышел из палатки.

— А мы уже думали, что Баскаков вас к себе переманил. — Он заглянул в кузов. — Ага, выбили-таки бочку.

— Совсем не выбивал. Он сразу согласился дать.

— Это потому, что вы нейтральное лицо, а так — дудки получишь.

Я ждал, что начальник поблагодарит меня, но он подошел к Басару, заговорил о делах. Все ясно: «мавр сделал свое дело…»

Ветер, поднявшись к полудню, вечером почти стих. Казалось, циклон или выдохся, или экономит силы, чтобы продлиться подольше.

На заре, после побудки, Курбатов созвал инженеров на летучку. Не было только Калугина — у него сильно разболелась рука, раненная еще на фронте.

— Ну, решайте, други, — сказал начальник, — выезжать сегодня или нет? Отряд в простое, три дня сидим в палатках. А работы на этом участке — на один день. Завтра можно переезжать на новое место.

— Как бы днем опять ветер не разыгрался, — заметил Костя.

— Не исключено. Станет невмоготу — вернемся.

Инна Васильевна поднялась.

— Поехали, а то уже седьмой час.

Она вправила под марлевую косынку короткие рыжеватые, туго заплетенные косы. Курбатов тоже встал.

— Ну что ж, ехать так ехать.

Я не выдержал:

— Если для решения вопроса достаточно мнения двух человек, зачем же было созывать летучку? Правда, я — новичок, но работать сегодня должен за себя и за мелиоратора.

Курбатов нетерпеливо пожал плечами:

— Поэтому вы против выезда?

— Я не сказал, что против.

— Значит, за? Тогда поехали.

Я зашел в палатку Калугина взять мелиоративный журнал. За время совместной работы несложная техника мелиоративных изысканий была в общем освоена.

Калугин, лежа на раскладушке, поднял голову.

— Полевой журнал под «летучей мышью». А планшет вон, на столе. Места визиров я примерно наметил. В натуре разберетесь точнее.

— Лучше вам? — спросил я.

— Спасибо. Можно терпеть, — сдержанно ответил Калугин. — Ну, желаю закончить участок. Вы сегодня главное действующее лицо.

Я вышел из палатки.

В «домике» грузовика слышалась быстрая туркменская речь, громкий смех. Я направился уже к машине, но заметил: Инна Васильевна нетерпеливо смотрит на меня из кабины. Сидящий рядом начальник, наоборот, отвернулся, нервно постукивает пальцами по боковому стеклу. Дают понять: я задерживаю выезд. Ах, так? Ладно! Не будем спешить, не на пожар. Я открыл полевую сумку — проверить, все ли на месте. Затем потуже завязал тесемки ботанической папки. Теперь можно ехать. Голоса и смех в «домике» сразу умолкли. Освобождая проход, рабочие поджали ноги. Я прошел к своему месту у кабины. Его теперь не занимают. Вначале садился, кто хотел, но я сделал на фанере надпись: «Геоботаник Ю. Мирошниченко». С тех пор место у кабины всегда свободно, ждет меня. Я стукнул по кабине:

— Поехали!

Грузовик свернул на дорогу, ведущую в глубь пустыни. В «домике» много людей, но все молчат — разговаривать трудно: синий едкий дым из выхлопной трубы ветром забивает в кузов. Грузовик сильно качает. Рабочие сидят на продольных скамьях, крепко держась за них руками.

Я встал, поднял повыше брезент спереди, облокотился на кабину.

Впереди показался вылезший на самую дорогу растопыренный куст эфедры. По спидометру от него до геодезического хода, если ехать прямо, ровно половина пути. Если же свернуть вправо, на совсем уже дикую дорогу по буграм — «тракт терзаний», — будет ближе.

«Трактом терзаний» мы ездим редко, только когда опаздываем на работу, очень уж трудно там приходится и людям, и машине.

Грузовик останавливается. Мне через заднее окошко видны возбужденные лица шофера и Курбатова. Начинается яростный спор. Басару не хочется сворачивать — жаль машину. Начальник настаивает: если подымется ветер, придется ехать домой, ничего не успев сделать в поле. И вот грузовик нехотя трогается, круто сворачивает вправо. Басар сдался.

— Теперь держись! — смеются рабочие.

С надрывным ревом машина пускается в тяжкий путь. «Домик» кренится вправо, выравнивается, валится влево. Мои руки скользят по гладкой кабине, держаться не за что. Правда, можно ухватиться за передний борт, но это рискованно: на ходу прижмет вплотную к стенке кабины и — прощай руки! — размозжит пальцы. Бывали случаи.

И все же как-никак мне легче, чем другим. Можно стоя балансировать. А вот рабочим хоть пропадай: их трясет, подбрасывает, швыряет в стороны.

Я оглядываюсь, вижу: Хаким вдруг бледнеет и прислоняется к стенке.

— Иди на мое место, — строго говорю я. Но он молча качает головой. Не хочет, — дело хозяйское.

Грузовик выбрался на пологие склоны, пошел спокойнее. Вдали показалась вешка с белым лоскутом — отсюда надо продолжать работу.

— Стоп! Прибыли! — Начальник первым выскочил из кабины, вместе с рабочими стал выгружать инструменты. Костя ему помогает. Я отошел в сторону: каждый человек должен заниматься своим делом. Выгрузка — дело рабочих. Но вот лопаты, рюкзаки для образцов лежат на песке.