Оборотень на щите

А следом обрушилась боль, жегшая тело. Уже сквозь нее Ульф опознал один из запахов…

Локки, подумал Ульф с ненавистью и надеждой. Так он все-таки пришел. Может, хоть теперь все будет иначе? Не как в Асгарде, когда в глотку вбили серебряный меч?

Странноватая мысль мелькнула и исчезла, смытая другой — Свейта тоже тут. И с ней что-то неладно. Она пахнет желанием, но цветочный запах страсти словно прокис и прогнил. А над ним плывет горечь недавно испытанного ужаса. Стыд. Много стыда. Резь тревожного озноба…

В руке альвийки, стоявшей над Ульфом, вдруг появилось ведро. Возникло само по себе — тяжелое, полное побрякушек из серебра. В следующий миг ведро начало опрокидываться.

Бежать нельзя, за один удар сердца осознал Ульф.

Сейчас или забьют, или выдернут волка изнутри. И как бы ни упирался зверь, но на зов альвиек он придет. Приползет, снова выбравшись из погребов сознания. Сразу отодвинет в сторону человечьи мысли и будет слушаться альвиек.

Надо ждать. Ждать, пока альвийки расслабятся — и хоть на пару мгновений перестанут источать зов. Надо притвориться мертвым. Надо терпеть…

Ждать.

Серебро рассыпалось по черной плоти. Беззубые челюсти хрустнули, но звук утонул в звоне серебра.

В двадцати шагах от волка белокурый альв резко дернул головой — как будто что-то куснуло его за ухо. Светлые пряди от движения разлетелись, открыв серьгу, мотнувшуюся под ухом золотым яблочком. Следом альв приподнял руки и шевельнул пальцами.

Напротив него тут же возник высокий старик в синем плаще. С седой гривой, пронизанной редкими рыжими волосками, с пустой глазницей, прикрытой ввалившимися, сморщенными веками. И с шариком золотой серьги в левом ухе.

Один, с ненавистью подумал Ульф, сквозь дикую боль узнавая запах старика. Верней, отзвук его запаха, пробившийся сквозь сладкое благоухание альвов.

Боль сводила с ума. И Ульф даже не удивился тому, что узнал владыку Асгарда, просто унюхав его. Ему было не до изумлений…

— Я велел Хальстейну в Утгарде изготовиться, — хрипловато бросил старик, стоявший сейчас рядом с Силундом. — Плавка моста начнется, как только я верну смертным силу рун. Забирай ее дар, Силунд. Да поживей. Время начинать.

Старик смолк, единственным глазом уставившись на пригорок, с которого альвы уже уносили Локки.

— Стоило ли рисковать, являясь сюда так рано? — вполголоса заметил Силунд. — Руну Одал ты мог снять и в Асгарде. А потом через Тора известить меня об этом. Все равно мы ступим на мост не раньше, чем он дотянется до Мидгарда.

— Пусть все случится при мне, — отрезал Один. — В случае чего я сразу верну Одал на место. Без вестников и без задержек.

— Не тревожься, всеотец, — пробормотал Силунд. — Женщина во власти моих чар, Локки во власти нашего нового света. А волк во власти альвиек.

Затем Силунд вскинул руку. Разжал пальцы, посмотрев на Свету.

На белой ладони альва лежала крохотная чашка без ручки. Деревянная, перевернутая вверх дном, на котором чернела выжженная руна Чаши.

— Протяни руку, — велел Силунд. — И замри. Помогать мне не надо, я сам уложу чашу тебе на ладонь. Руна Пертфу должна лечь правильно.

Так, будто из нее плеснули водой слева направо, мелькнуло у Светы. Но если руна Чаши ляжет наоборот…

Она одернула себя. Нечего думать о глупостях, когда Силунд уже сказал, как ляжет знак Пертфу.

— Стой, — приказал вдруг Один. — Узнай у бабы, остались ли на ней руны? Под вашими чарами она расскажет все.

Силунд слегка нахмурился, не отводя глаз от Светы. Спросил быстро:

— На тебе еще есть руны, дротнинг Свейтлан? Нанесенные где-нибудь на кожу невидимой краской?

В первый миг Света чуть не крикнула — есть. И сразу с трепетом представила, как ладони Силунда начнут ее оглаживать…

Но тут из глубин сознания выскользнуло то, что она повторяла последние два дня, с утра до вечера, как мантру. Боясь как раз такого поворота событий, и такого вопроса.

Нельзя допустить повторения истории с Антоном, мелькнуло у Светы. Поэтому надо молчать, если спросят о рунах. Только так можно удержать прекрасного альва. Только так, промолчав…

И затем Света подумала уже страстно, жарко — вдруг и Силунд меня бросит, как Антон? Если выложу все, то он потеряет ко мне интерес. Ведь в женщине должна быть загадка. Тайна. Нужно молчать, иначе Силунда не удержать. Интересно, можно ли использовать на нем Свадебную руну Гьиоф? Раз уж Силунд сам ее выбрал? Но чтобы сделать это, опять-таки надо молчать.

Все эти мысли пронеслись в уме у Светы секунды за две, не больше. Следом она качнула головой, влюблено глядя на альвийского конунга. И с улыбкой протянула руку.

Силунд перевернул чашку, затем аккуратно опустил ее на Светину ладонь. Обронил:

— Твоя очередь, всеотец.

Одноглазый старик, распахнув плащ, задрал рукав пурпурной рубахи.

Сейчас он снимет с себя перевернутую руну Наследного Удела, Одал, решила Света. Следом ощутила теплую гордость — ей известно, что сделает Один по указке самого Силунда.

А через секунду голову Свете словно погладили колючие лапки.

И горячими нитями, согревшими кожу — голову ей заклеймили две руны. Спрятанные под рыжими волосами, над ушами, где пряди были склеены в кору. Ради этого Света два дня мазала на волосы кашицу из размоченного хлебного мякиша. По утрам и вечерам, чтобы пряди не разлетелись на ветру в нужный час…

Над ее ушами, под волосами, на пятачках бритой кожи, были выложены два знака. Тонкие косички легли чертами, окровавленные нитки скрепили их узлами — и одну сторону Светиной головы тайно осеняла Ихвар, руна Щита. С другой стороны под волосами пряталась перевернутая Наудр, из руны Рабского Подчинения ставшая руной Освобождения…

И эта перевернутая Наудр сняла чары альвов.

— Готово, — провозгласил Один.

— Повторяй за мной, — тут же приказал Силунд. — Прими эту руну от меня в дар. По моему согласию и по доброй воле моего мужа, которому я теперь принадлежу.

* * *

Пора, с ненавистью подумал Ульф, горя под коркой серебра у реки. Альвийки, высыпавшие на него уже второе ведро, сейчас глазели на Одина…

Обгорелый волк с трудом, но прыгнул — и слой блестящих побрякушек осыпался с него звенящим мусором. Тело зверя сухо, громко хрустнуло сквозь этот звон.