Обострение

«Какой же я чужой?» — хотел было спросить доктор, но, раздумал и, махнув рукой, поспешил к церкви.

Молодой — лет тридцати — мужчина в рясе как раз возился на церковном крыльце — что-то подкрашивал.

— Отец Николай? Здравствуйте.

— И вам не хворать, сын мой, — лицо священника, обрамленное рыжеватой бородою, оказалось вполне симпатичным, серые глаза смотрели доброжелательно и прямо. — Вы же доктор? Слышал про вас… А я здесь недавно… с фронта…

Тут только Иван Палыч заметил, что правая рука священника как-то плоховато двигается. Верно, ранен. Списали.

Как бы начать разговор о травнице?

— Это ваши журналы у кузнеца Никодима?

— А, про фотографии! — улыбнулся батюшка. — Мои. Грешен, балуюсь. А на войне вот, пригодилось. Тоже пришлось снимать… Даже, не поверите, с аэроплана! Господи, что же я… Вы ведь в храм Божий! Пожалуйста, проходите. Желаете свечку поставить?

— Обязательно! Один вопрос… Не знаете такую бабушку Матрену?

— Матрену-травницу? Конечно, знаю, — кивнув, священник потеребил бороду. — Своеобразная женщина, правду сказать. Но, в душе у нее — Христос! Не как у иных… Так у вас к ней какое-то дело?

Доктор честно рассказал обо всем. О тифе, о возможности заражения, о «святой водице»…

Отец Николай выслушал все на полном серьезе:

— Понял вас, Иван Павлович. Обязательно поговорю. Сегодня же. И не только с Матреной.

Конечно же, Артем зашел в церковь. Помолился, уж как умел, поставил свечки. Благостно все вышло, красиво. Даже дьячок, и тот нынче оказался трезвым. Верно, под влиянием батюшки.

Выйдя из церкви, доктор прошел мимо кладбища и тут, на узенькой заснеженной тропке, повстречал неприветливую старуху в старом овчинном полушубке и в волчьей шапке — треухе.

Не про нее ли предупреждала Глафира? Как ее… Марфа, ведьма… Так видел ее уже… Говорят, она и в больничку раньше травы носила. Раньше…

— Проходите, бабушка, — вежливо посторонился Иван Палыч.

Старуха неожиданно остановилась, ожгла доктора злым ненавидящим взглядом.

— Ты-ы-ы! — крючковатый палец устремился прямо в лицо.

Тонкие губы искривились, полетели брызги слюны:

— Ты не наш, не наш… не Иван Палыч! Демон ты! Демон! Я вижу… Демон!

Глава 5

Зарное к вечеру укуталось в морозный туман, и больница казалась островком в море теней.

Иван Палыч, вернувшись из церкви, сидел в смотровой и задумчиво вертел в пальцах конверт с сургучной печатью. Письмо пришло из города, от того самого эксперта — Везенцева, коллеги Гробовского. Старичок на удивление быстро ответил ему и, кажется, отправил ответ с тем же почтальоном.

Доктор распечатал письмо и, хоть уже и догадывался о сути содержания, принялся читать. Строчка за строчкой.

Текст был предельно ясен:

'Уважаемый г-н Петров. Проведённый мною сравнительный анализ образцов подчерка, предоставленных вами, не оставляет сомнений: подписи под накладными на морфин, якобы сделанные вами, и те образцы подчерка, которые вы выслали, выполнены рукой одного и того же лица. Исключения быть не может.

С уважением,

г-н Везенцев'

Андрюшка. Значит все же он. Вот так талант отыскался! И поделки из дерева вырезает, и подписи подделывает. Уж лучше бы продолжал кораблики вырезать, чем бухгалтерские печати. И что теперь делать? Сдать Андрюшку Лаврентьеву, становому, в полицию? Пацана быстро определят в места не столь отдаленные. А у парня еще целая жизнь впереди, не ломать же ее. Нет, нельзя его в полицию. Поговорить для начала нужно. Ведь не сам же он умудрился такое провернуть. Да и зачем ему морфий? Тут рука другого человека чувствуется, знакомого уже доктору. Но нужно все узнать из первых уст.

— Аглая! — крикнул он в коридор. — Позови Андрюшку, пусть зайдёт.

Раздались глухие стуки валенок по полу — санитарка пошла звать мальца.

Иван Палыч тем временем достал из ящика кораблик, что Андрюшка подарил Аглае, положил его на стол. Гладкий корпус, тонкие мачты, паруса с узорами — работа мастера, тонкая, детальная. Умеет же!

Дверь скрипнула, и в комнату вошел Андрюшка. Его армячок, мокрый от снега, свисал с худых плеч, а серые глаза, обычно веселые, теперь бегали, как у загнанного зверька. Мальчик скинул шапку, рыжая макушка растрепалась. Увидев кораблик, парень замер, словно бы о чем-то подозревая.

— Садись, Андрей, — Иван Палыч указал на стул. — Разговор есть.

Тот сел, спросил:

— Иван Палыч, карточки будем заполнять?

— Нет, не карточки, — покачал тот головой. — Видишь, кораблик твой? Аглая хвалила, да и я повторюсь — мастер ты. Мачты, паруса, всё тонко, аккуратно. Умение редкое.

Андрюшка широко улыбнулся.

— Спасибо! Я старался.

— Но не только кораблики ты режешь, правда? — Иван Палыч, понизив голос, подвинул кораблик ближе. — Печати тоже. Из бука, ясеня. Тонкая работа, Андрей. Как та, что на бумагах с морфином стояла.

Андрюшка, вздрогнув, побледнел. Глаза паренька, вдруг в миг наполнившиеся слезами, округлились. Парень вскочил, затараторил:

— Иван Палыч, я… я не хотел! Клянусь, не хотел! Он сказал просто бумажку подписать, для дела, мол, никому худо не будет! А потом… потом печать велел, я не знал, что… говорит, сможешь повторить… — он всхлипнул, слёзы покатились по щекам, худые плечи затряслись. — Не сдавайте меня, Иван Палыч, дядька убьёт, в полицию отдаст, я ж не вор, клянусь! Я больше не буду.

— Тихо, Андрей, не плачь. Сядь. Я не сдам тебя Лаврентьеву, не бойся. Но правду расскажи мне, всю. Кто «он»? Что велел? И про печать, и про подпись. Всё, как было.

Андрюшка, шмыгнув носом, кивнул.

— Расскажу…

— Что за дядька, про которого ты говоришь? — спросил Иван Палыч.

— Мой, родной, — ответил парнишка.

— Постой, ты же говорил, что у тебя нет родных.

— Говорил. Но выяснилось, что есть!

Андрюшка, вытерев слёзы рукавом, поднял голову, улыбнулся:

— Он сам сказал, Иван Палыч! Я у трактира стоял, дрова для Аглаи нёс, а он подошёл, здоровый такой, в шубе. Спросил, кто я, откуда, что тут делаю. Говорит, что не видел меня тут раньше. Я сказал, что сирота, в больнице помогаю, родителей не помню. Он тогда засмеялся, хлопнул по плечу, говорит: «Я, Андрей, брат твоего отца, твой дядя родной получаюсь! Кровь родная!». Я так обрадовался, Иван Палыч, у меня ж никого, кроме дядьки Игната, так он ведь дальний родственник, двоюродный, и то сводный. А тут — родня, близкая!