Обострение
Шрифт:
— Вижу, все же задумались, — поднимаясь, Лядов зябко потер руки и снова передернул плечами.
«Словно застоявшийся конь», — неприязненно подумал доктор.
— Ну-с, что ж — здесь мы закончили… — ревизор снял с вешалки пальто. — Идемте, Силантий Прокофьевич…
— Петр Фомич! Так, может, в трактир? Пообедаем.
— В деревенский-то? — распахнув дверь, презрительно прищурился Лядов. — Отравят еще, не дай, Бог! Лучше в станционном буфете перекусим. Или уж потом, в городе… Господин Петров! Нам бы экипаж до станции. У кого можно нанять?
— Так в трактире
— Опять этот трактир! Ладно… Я пошел, Силантий Прокофьевич. Догоняйте.
— Ага-с…
Торопливо накинув пальто, Буров скользну в дверь и вдруг обернулся на пороге:
— Сударь! Что подпись не ваша — видно, у меня глаз наметанный. Так что ищите в городе эксперта, писаря… лучше из казенного присутствия. А насчет печати — тут ничего сказать не могу. Ну, что ж — бывайте. Да! Вот ваш докУмент — для экспертизы…
От неожиданности Иван Палыч даже забыл поблагодарить. Подпись… печать… писарь из казенного присутствия… Из государственной конторы, в переводе на человеческий язык…
Некогда только ездить! Тиф этот чертов, пациенты… И все же, нужно будет выбраться в город хотя бы на пару-тройку часов… Эх, мотоцикл бы! Не было бы проблем. Кстати, надо бы заглянуть в кузницу. А уж потом — в город. Может, нужна какая деталь?
В кузне летели искры. Кузнец Никодим в кожаном фартуке деловито ковал какую-то непонятную треногу. Слева от входной двери, у рукомойника, тускло поблескивал прислоненный к стеночке мотоциклет. Рядом, на верстаке, лежал разобранный карбюратор, еще — какие-то журналы и небольшая книжечка — «Житие Святаго Николая, епископа Мир-Ликийскаго». Ну да, чему тут еще лежать-то? Уж точно, не сочинениям господина Чернова, социалиста-революционера.
Подойдя к наковальне, доктор громко поздоровался.
— А! Иван Палыч! — обернулся кузнец. Сильные, жилистые руки его лоснились от пота. — Чутко погоди… Посмотри вон, журналы.
«Фотографический листокъ», «Фотографическия новости», «Фотографическое обозрение»…
— Одна-ако! — не сдержав удивления, доктор присвистнул. — Это откуда ж такие?
— Батюшка наш принес. Отец Николай, — утерев пот, пояснил кузнец. — Треногу от фотографического аппарата в починку, и вот — журналы да Житие. Знает, что почитать люблю.
Батюшка — фотограф-любитель? Вот это — да-а… Ну, а почему бы и нет? Хобби есть у многих.
— Про мотоциклетку твою скажу так… — поставив треногу в угол, Никодим вымыл под рукомойником руки. — Езжай-ка ты, Иван Палыч, в город. К Нобелю, на склады. Спросишь там топливный жиклер. Может, и есть у них. А нет, так закажешь!
— Спасибо! Уже бегу… Прямо на станцию.
Подморозило. Налетевший ветер гнал по заснеженному полю поземку. Поежившись, доктор похвалил себя за то, что все-таки надел зимнюю беличью шапку. Не помешало!
По дороге на станцию молодой человек все думал об Аглае. Неужели — она? Нет, быть такого не может, Аглая — девушка честная. Если только ее вокруг пальца не обвели… она уж такая доверчивая. Впрочем, как и многие деревенские.
Иван Палыч успел вовремя. Уже
объявили посадку, и к платформе, пыхтя, подошел локомотив, окутанный клубами дыма и пара.Извозчик домчал доктора до госпиталя за двадцать минут. Пришлось дать лишний пятак — за скорость.
— Благодарствую, барин! Н-но!
Тряхнув густой, белой от инея, бородою, возница подогнал лошадь.
За столом, на посту, сидела старя знакомая — дежурная сестричка.
— Здравствуйте, Юленька! — сняв шапку, молодой человек широко улыбнулся. — Что, господина Гробовского еще не выписали?
— Ой! Иван Палыч! — узнав, обрадовалась девушка. — Как там у вас с тифом? Боретесь?
— Да куда ж нам деваться-то?
— А господина Гробовского только на той неделе выпишут. Я слышала, как доктор говорил.
— Так я пройду, навещу?
Постучав, доктор толкнул дверь. Поручик, все в том же халате, сидел на заправленной койке и читал «Русское знамя». На этот раз не ругался, скорее, наоборот.
— Здравствуйте, Алексей Николаич!
— А! Господин Петров… — Гробовский отвлекся от газеты. — Что-то вы зачастили?
— На этот раз — по делу к вам…
— Тогда в коридорчике постоим, поболтаем.
Кивнув, поручик поднялся на ноги и, оглянувшись на соседей, вышел в коридор следом за Иваном Палычем.
А что терял Иван Палыч, рассказывая все про свое дело с поддельной подписью? Ничего. А Гробовский — человек опытный. Может, чего и подскажет.
Он слушал доктора очень внимательно, иногда задавая вопросы, после чего задумчиво уставился в окно.
— Вот что, любезный… Дам я тебе один адресок. Любопытный господин — гравер и резчик. Мы его привлекаем в качестве эксперта, так что справку дадим… Он вам все скажет, что по поводу вашей бумажки думает. И про подпись, и про печать… Что касаемо вашей санитарки… Мало вериться, что она. Составь-ка список, кто с ней ближе всех? Кто часто общается? Домашние — не исключение…
— Понял, Алексей Николаевич! Спасибо. Выздоравливайте… ну а я побежал.
Гравер жил неподалеку от госпиталя, так что молодой человек с удовольствием прошелся пешком.
Вот и нужная улица, дом — обычная «доходная» шестиэжтажка, что строили богатые купцы.
Третий этаж… А гравер не такой уж и бедный! Просторное парадное, лестницы, лифт…
«А. П. Везенцевъ, мастеръ-граверъ» — гласила висевшая на двери латунная табличка.
Доктор покрутил звонок.
— Иду… иду уже…
Щелкнул замок. Дверь нерешительно приоткрылась.
— Доктор Петров, Иван Павлович, — сняв шапку, церемонно представился гость.
— Доктор? — цепкие светлые глаза внимательно изучали визитера. — А я не больной!
— Ах, забыл… вот!
Иван Палыч протянул записку.
— Ах, вас Алексей Николаевич послал? Так бы сразу и сказали.
Гравер откинул цепочку, распахнув, наконец, дверь. Живенький такой старичок с венчиком седых волос и остроконечной бородкой. Небольшого росточка, юркий и подвижный, как ртуть.
— Вот, сюда проходите, в кабинет… Пальто и шапку — на вешалку, обувь можете не снимать. Присаживайтесь, прошу!