Обострение
Шрифт:
И вдруг задумался.
Лекарств нет, но…
Неплохо было бы помочь изобрести чуть быстрее эти лекарства. Ведь многие изобретения — это суть череды случайностей, которые так удачно подвернулись под руку ученым умам. А если знать немного больше, помнить историю, то можно… ускорить процесс открытия.
Морфесси пел о страсти, чайник фыркал и шипел, Анна Львовна рассказывала о каких-то пустяках, а Иван Палыч едва ли слышал хоть что-то, вспоминая курс микробиологии в медицинском институте.
Иван Палыч, вернувшись в больницу из дома Анны,
В приемной кто-то тихо шуршал.
«Неужели, мыши?» — с сожалением подумал доктор. Осень, становиться холодно, вот и лезут. Нужно будет организовать дератизацию. Или на худой конец кота взять. Не дело, чтобы в больнице мыши водились.
Парень толкнул дверь кладовой. Сейф, старый, с облупленной краской, стоял в углу, за шкафом с бинтами. Там хранилось все ценное, в том числе и морфин. Иван Палыч отпер его, аккуратно разложил склянки по полочкам. Потом сделал необходимые записи в журнале прихода лекарственных средств и расслабился. Теперь можно и отдох…
— Иван Палыч! — дверь скрипнула и в комнату заглянула Аглая. — Там гости в приёмной! Счетоводы. От генерал-губернатора, говорят. Проверять больницу приехали. Вас требуют, сейчас же!
— Иду, — устало вздохнув, ответил доктор.
Счетоводов еще не хватало. Хотя Парфенов честно признался — отправит людей, чтобы все посмотрели, проверили. Сдержал слово.
— Ефросинью проверила? Жар есть? Маски девкам выдала? — кисло поинтересовался доктор, топая по коридору.
— Проверила, жар держится, хинину капнула, как велели. Маски на всех раздала, проинструктировала, — кивнула она, её пальцы, красные от карболки, продолжали нервно теребить подол. — Иван Палыч, там эти… счетоводы… строгие, бумаги таскают, шуршат, как мыши, шепчутся. Не нравятся они мне.
— Разберемся.
Комната, тесная, квадратная, была освещена тусклой лампой. Двое мужчин сидели за столом, заваленным бумагами. Первый, длинный и худой, как жердь, с узким лицом и впалыми щеками, напоминал постного попа. Его очки, круглые, все время норовили сползти на самый кончик длинного носа и гость возвращал их на место таким же длинным пальцем, передергивая при этом как лошадь костлявыми плечами.
Второй, толстый и низкий, с красным лицом и потным лбом, пыхтел, как самовар. Его жилет, тесный, малиновый, трещал по швам, а усы, сальные, тонкие и длинные, топорщились над пухлыми губами.
Увидев доктора, гости встали, худой — резко, толстый — с кряхтением.
— Пётр Фомич Лядов, старший ревизор, — представился худой, его голос, высокий и скрипучий, резал уши. Выцветшие глаза, холодные, как лёд, впились в Ивана Палыча. — От генерал-губернатора, по делам бухгалтерии.
— Петров, Иван Павлович, главный врач, — ответил доктор. — Да, мне господин Парфенов говорил о том, что вы прибудете.
— А я Силантий Прокофьич Буров, помощник, — прогундосил толстый, вытирая лоб платком, пахнущим луком. — Доктор Петров, стало быть? Поговорить надобно, дело серьёзное.
Иван Палыч, сев напротив, кивнул.
— Конечно, как вам
будет угодно. Что за дело, господа? Больница работает в штатном режиме, раненых подлечили, выписали, тиф держим под контролем. Какие вопросы?Лядов, щёлкнув пальцами, вытащил лист из стопки, его очки блеснули, и он, ткнув тонким узловатым пальцем в бумагу, заговорил:
— Ну что ж, тогда сразу к делу, — и как-то нехорошо улыбнулся. — Приписки, доктор Петров, приписки! Вот, обнаружилось… По бумагам в вашу больницу за полгода поставлено морфина в пять раз больше, чем вы могли использовать! Вот, смотрите: пятьдесят склянок по десять кубиков, а в журнале — только десять склянок. Где остальное? Я понимаю, что может быть ошибочка закралась где-то, забыли, запамятовали, всякое бывает. Но… Главное, — он подвинул лист, — на накладных печать вашей больницы и подпись ваша, Иван Палыч! Вроде получается, что намерено все это.
Буров, пыхтя, кивнул, его усы дрогнули, и он добавил:
— Дело-то нешуточное, доктор. Морфин — штука казённая, подучетная, за него ответ держать надо. Подпись ваша, печать ваша. Что скажете?
Иван Палыч взял бумагу, пробежался взглядом. Накладная на выдачу… получил — доктор Петров. Только вот… Подпись, размашистая, с завитками, была похожа на его, но не его — он никогда не писал «П» с такой петлёй. Да и прошлый Петров так не писал — Артем это уже давно проверил.
Но с подписью понятно, ее и подделать можно. А вот печать…
Печать, круглая, с символом больницы, стояла чётко, как клеймо. Это как же так? Печать хранится в шкафу, рядом с сейфом, ключ — только у него и Аглаи. Кто мог?
— Подпись не моя, господа, — сказал Иван Палыч. — Похожа, но не моя. Печать… — он замялся, его пальцы сжались, — в шкафу, под замком. Надо разобраться, кто и как.
— Мы все понимаем, — согласился Лядов. — Пока никаких, кх-м… обвинений не выдвигаем, просто заостряем внимание на обнаружившееся. Мы продолжим изучать бумаги, а вы пока вспомните все. Может, запамятовали. Всякое бывает.
Лядов противно улыбнулся, а Буров зашевелил усами, став вдруг похож на жука.
И вновь подумалось про Субботина. Наверняка он имеет к этому отношение. Только вот какое? И как он выкрал печать? Аристотеля подговорил? Вряд ли, тот бы рассказал. Неплохой парень по сути оказался, не в пример отцу. Точно не он.
Заглянула Аглая, шепнула:
— Иван Палыч! Больных привезли! В телеге, во дворе! Скорей, там худо!
Доктор бросив взгляд на счетоводов:
— Господа, извините меня, но дела подождут. Больные важнее. Разберёмся с вашими бумагами, но позже.
— Да, да, конечно! Мы все понимаем, идите, времени еще будет предостаточно, — кивнул Лядов, начав шарить по бумагам длинными как паучьи лапы пальцами.
Доктор вышел.
— Солдаты опять что ли? — буркнул он, быстро направившись по коридору.
Во дворе больницы, почти у самого крыльца, стояла телега. Тощая кобыла фыркала, норовя съесть через стекло цветок на подоконнике. Губы лошаденки скользили по холодной поверхности и слизывали иней.
В телеге лежали трое, укрытые дерюгой. Артём, ожидая увидеть шинели, кровь, бинты, шагнул ближе, но замер, неприятно удивившись.