Обратная сторона успеха

Но Александра никогда не увидит заката. Никогда не пройдет по прекрасному саду. Никогда не залюбуется полетом птиц. Не ощутит теплого летнего ветерка. Никогда не попробует мороженого, не восхитится фильмом или пьесой. Никогда не наденет модного платья. Не сядет в машину. Не узнает радости любви и не возьмет на руки своего ребенка. Никогда, никогда, никогда…

Многие считают, что боль со временем уменьшается. Наша боль становилась только сильнее. Жизнь словно замерла. Единственным утешением была Мэри, и мы буквально над ней тряслись.

И все-таки однажды я спросил Джоджи:

– Ты не хотела бы усыновить ребенка?

– Нет. Слишком рано.

Но через несколько дней она сама пришла ко мне и сказала:

– Может, ты прав. Мэри следует иметь брата или сестру.

Мы поговорили с доктором Уотсоном. Оказалось, на днях к нему приходила студентка колледжа, только что порвавшая со своим бойфрендом. Девушка была уже на сносях и хотела отдать ребенка на усыновление.

– Мать ребенка умна, привлекательна и происходит из хорошей семьи, – сообщил Уотсон. – Думаю, лучшего и желать не надо.

Мы с женой и шестилетней дочерью собрались на семейный совет.

– У тебя решающий голос, – сказали мы Мэри. – Хочешь иметь маленького брата или сестренку?

Малышка немного подумала:

– Он ведь не умрет, верно?

Мы переглянулись.

– Нет, – заверил я, – не умрет.

– Хорошо, – кивнула дочь.

Решение было принято, и я заплатил за предстоящие роды.

Через три недели, в полночь, позвонил доктор Уотсон:

– У вас родилась здоровая дочь.

Мы назвали ее Элизабет Эйприл, и это имя очень ей шло. Она была красивым, здоровым кареглазым ребенком. Мне казалось, что у нее губительная для всех мужчин улыбка, но Джоджи уверяла, что это, возможно, просто газы.

Мы взяли Элизабет Эйприл домой, как только разрешили врачи, и жизнь началась снова. Мы мечтали для нее о том будущем, которое раньше предназначалось Александре. Элизабет Эйприл стала нашей плотью и кровью, частью нашей семьи. Мы пошлем ее в лучшие школы и позволим делать карьеру. К нашей радости, оказалось, что Мэри ее обожает. Мы одевали девочку в прелестные костюмчики, которые выбирали для Александры. Купили ей краски и палитру, на случай если у нее вдруг проявятся способности художника. Собирались через несколько лет обучать ее игре на пианино.

Со временем выяснилось, что Элизабет Эйприл очень привязалась к старшей сестре. Стоило Мэри подойти к ее колыбельке, как девочка начинала смеяться. Мы были уверены, что они и дальше будут опорой и поддержкой друг друга.

Но когда до полугода Элизабет Эйприл осталась всего неделя, позвонил доктор Уотсон.

– Мы вам так благодарны, доктор, – сказал я. – На редкость здоровая и веселая малышка. Вы сделали прекрасный выбор.

Ответом мне было долгое молчание.

– Мистер Шелдон, – начал он наконец, – мне только что звонила мать девочки. Она хочет вернуть своего ребенка.

Я похолодел.

– О чем вы толкуете, черт побери? Мы удочерили Элизабет Эйприл и…

– К сожалению, в нашем штате есть закон, по которому мать, отдавшая ребенка на усыновление, может передумать в течение первых шести месяцев. Мать и отец девочки решили пожениться и взять ее себе.

Когда я рассказал Джоджи об этом разговоре, она так побледнела, что казалось, вот-вот лишится чувств.

– Никто не имеет права забирать у нас девочку.

Но у власти были все права.

На следующий день Элизабет Эйприл увезли. Мы с Джоджи не могли поверить происходившему.

Мэри, всхлипывая, пробормотала сквозь слезы:

– До чего же все было классно, а теперь…

Не помню, как нам удалось пережить пытку следующих месяцев, но мы каким-то образом выжили. И нашли утешение в Церкви религиозной науки, представляющей собой рациональное сочетание науки и религии. Ее философия мира и доброты оказалась именно тем, в чем так нуждались я и Джоджи. Год мы ходили на курсы практических занятий и еще год – на проповеди. Если исцеление было и не полным, то прогресс все-таки ощущался. В наших жизнях по-прежнему оставалась пустота, но независимо от этого следовало идти дальше.

Глава 29

Сэмми Кана, знаменитого поэта-песенника, однажды спросили:

– Что важнее: музыка или стихи?

– Ни то ни другое, – ответил он. – На первом месте – телефонный звонок.

Телефонный звонок на этот раз был от Джо Пастернака:

– Сидни, «МГМ» только что купила для меня «Джамбо». Мы хотим, чтобы вы написали сценарий. Вы сейчас свободны?

Я был свободен.

«Джамбо» Билли Роуза впервые прошел на Бродвее в 1935-м. Билли Роуз, один из влиятельных бродвейских продюсеров, был из тех людей, которые все делают с большим размахом. Он купил гигантский театр «Ипподром» на Сорок третьей улице и перестроил его в виде циркового шатра, так что публика смотрела на «арену». В спектакле участвовали Джимми Дюран и Пол Уитмен. Сценарий написали Бен Хект и Чарли Макартур, музыку – Роджерс и Харт, а режиссером был Джордж Эббот. Можно сказать, цвет театрального общества. Элита.

Рецензии на спектакль были восторженными, но беда в том, что постановка оказалась слишком дорогой и устроители даже не смогли оправдать расходы, не говоря уж о каких-то прибылях. Шоу закрылось через шесть месяцев.

Прошло почти десять лет с тех пор, как я в последний раз был на территории «МГМ». На первый взгляд все казалось прежним. Впрочем, скоро я понял, что ошибался.

Зато Джо Пастернак совершенно не изменился. Все тот же веселый, энергичный, брызжущий остроумием человек.

– Я уже подписал контракт с Дорис Дэй, Мартой Рей и Джимми Дюраном. Для того чтобы заполучить Дорис, пришлось сделать ее мужа Марти Мелчера сопродюсером. Режиссер – ваш старый друг Чак Уолтерс.

А вот это прекрасные новости! Я не видел Чака после работы над «Пасхальным парадом».

– А кто будет играть главного героя?

Пастернак нерешительно пожал плечами:

– Пока еще неизвестно, но есть один актер, играющий в «Камелоте» на Бродвее, который, вероятно, может подойти.

– Как его зовут?

– Ричард Бартон. Я попрошу вас вылететь вместе с Уолтерсом в Нью-Йорк и взглянуть на него.

– С радостью.

Впервые за этот день я испытал настоящий шок, придя на обед в столовую и обнаружив, что там работает все та же старшая официантка Полин. Мы поздоровались, и она принялась усаживать меня.

– А где столик сценаристов? – спросил я.

– Такого больше нет.

– Ну, тогда придется завести, – решил я.

Она грустно покачала головой:

– Мистер Шелдон, боюсь, вам придется пообедать в одиночестве. Вы единственный сценарист на студии.