Обреченные на гибель (Преображение России - 1)

И вдруг с большой тоской:

– Как же ты меня здесь нашел?.. Я ведь никому не сказал, что сюда пойду!.. Сам на ходу только этот адрес вспомнил!..

– Да я не спрашивал... Думаешь, спрашивал?.. Нико-го!.. На улице тебя встрел...

– Где встрел?

– Встрел, а потом пошел следом.

– А-а... А сюда как попал, - в город?

– Ну, это уж я в Крым отогреваться приехал, - захолодел.
– И опять взял в руки стакан погреть пальцы.

– Как это так "приехал отогреваться"?

– Как наш брат ездит вообще, так и я. Зайчиком, конечно, а то как же еще?

– Значит, в полицию тебя уж приводили?
– ожил было Иртышов и даже потянулся к нему длинной рукой, привставши.

Но Сенька только метнул в его сторону снисходительный желтый взгляд с ухмылкой.

– В полицию... Скажет тоже!.. Чудило-мученик!..

Очень встревоженно начал вглядываться Павел Кузьмич и в Иртышова и в Сеньку.

Шел уже седьмой час, когда он начинал обыкновенно править тетради, и если один Иртышов, как он думал, особенно помешать ему не мог, то теперь ему уж ясно было: помешают.

– Вы, собственно, куда же теперь, после чаю?
– начал он, дернув головою, чтобы установить на Сеньке глаз.

– Как это куда?
– с ухмылкой удивился Сенька, кстати хлебнув из стакана.
– К нему... к папаше...

– Ну да... конечно, к папаше... Я только вот хотел выяснить...

Поглядел еще раз на часы, на две стопки тетрадок и докончил:

– У папаши вашего сейчас ведь тоже нет квартиры!

– Ты давно у нас тут?.. Где ночуешь?
– опять усиленно задергал бороду Иртышов.

– А где ты ночуешь, там и я буду ночевать, - ухмыльнулся Сенька и допил, не отрываясь, горячий чай.

Павел Кузьмич нахмуренно отвернулся к окнам, а Иртышов встал, и сразу стало заметно, как он взволнован.

– Сенька!.. Брось штуки свои!.. Брось!.. Понял?

– Мм... конечно, я и в гостинице "Бристоль" ночевать могу, была бы мелочь!

– Не накрал!
– крикнул Иртышов запальчиво.

– Не пофартило, - задумчиво вытянул Сенька и даже нос свой сделал опечаленным.

Павел Кузьмич повернулся от окон и удивленно упер скошенный глаз именно почему-то в этот опечаленный нос с горбинкой, а Сенька взял с тарелки ломтик булки и заработал беспечно своими разнообразными костяшками, отчетливо и с немалой скоростью.

– Вы уж меня извините, Павел Кузьмич: я с ним поговорить должен, сделал просящее лицо Иртышов.

– Я... пожалуй, могу выйти на время, - привстал Павел Кузьмич.

Однако Сенька вдруг перестал жевать.

– Говори при них, не робей!
– остановил он отца и тут же весело Павлу Кузьмичу: - С чего эти секреты, не понимаю!.. Раз сынишка отца нашел, значит, ему надобность!.. Милые родители, денег не дадите ли!.. (Он подмигнул Павлу Кузьмичу.) Ну вот, попался, - значит, лезь в кошелек... Правда?

– Сенька!

– Конечно, я, может, давно уж не Сенька, все-таки крещеного имени не забыл.

– Как же ты сюда именно?.. Зачем?..

– Доктора послали на теплый воздух... "Зачем"!.. Болезнь у меня. Слышишь, сиплю как?.. Скоро сдохну!

Тем временем Иртышов сделал умоляющее лицо вполоборота к Павлу Кузьмичу, и учитель его понял, и встал, и даже двинулся к двери, но Сенька тоже поднялся, заскочил к двери сам с большой быстротою и расставил перед ним руки:

– Вот беспокойства какого я вам наделал!.. Ну разве ж я знал?.. Да он без вас застрелить меня может и вас засыпать... Он ведь бешеный!

Павел Кузьмич задергал головою, стараясь направить глаз на карманы Иртышова. Он сопел. Ему стало совсем не по себе.

– Да ты ж, змееныш окаянный, - чего ж тебе от меня надо, скажи!.. стараясь не кричать, выжал из себя Иртышов.

А Сенька спокойно:

– Рублей двадцать дашь, - хватит!.. Пока хватит, - и уйду.

И опять к Павлу Кузьмичу:

– Только при вас чтобы дал, а то обманет!.. Он без свидетелей меня сколько раз надувал!..

Очень у Сеньки был спокойный, хотя и сиплый голос, и если бы слышать его из другой комнаты и не видеть, показался бы он, рассудительно ставящий слова, сипящий, человеком с запалом этак лет сорока или больше.

– Нет у меня двадцати!.. Нет двадцати!.. Никаких денег нет!.. Ничего нет!..
– сложился Иртышов ножиком и тыкал перед собою тонкой рукой.

Черненький галстучек его выбился из-за жилета и трепался, как черный клок в рыжей бороде; очень злые стали глаза и яркие.

Абажур лампы был в форме шара, но не матовый, светлый, и Павел Кузьмич, смотревший хоть и косым, но зорким глазом, отчетливо видел, что вот-вот не выдержит Иртышов и бросится на мальчишку. А мальчишка говорил рассудительно:

– Нет, - так займи!.. Они, я думаю, не откажут!..
– и кивок красной головою в сторону Павла Кузьмича.

– Нет!.. Я?.. Как можно!.. Откуда у меня двадцать рублей?
– в большом волнении бормотал учитель.

– А вы думаете, у него нет?
– нежно подмигнул ему Сенька. Притворяется драной перепелкой!

– Сенька!.. Пять рублей тебе дам, и иди!
– вдруг подскочил к нему вплотную Иртышов.

– Дашь двадцать!
– не отступил перед ним Сенька.

– Каков?
– умоляюще посмотрел Иртышов на учителя.

– Молодой человек!..
– начал было учитель, но Сеньке стало весело, он засмеялся сипло, широко обнажив все, и самые дальние костяшки своего рта.

– "Мо-ло-дой чело-век!" - повторил он, давясь смехом, и в глазах его, как стекляшки желтых бус, много было презрения.

Павел Кузьмич этим мальчишеским презрением был вздернут. Точно ученик у него в классе позволил себе такую выходку, за которую нужно его за дверь, в коридор...

– Да вы... вы... что это?..
– поднял он голос.
– Вы... убирайтесь отсюда!

– Горя наберетесь!
– опять рассудительный голос с сипотой.
– Выгнать меня недолго, - расчета мало.

И снова к отцу, точно игра между ними шла:

– Двадцать.

Теперь уж и Павел Кузьмич стал рядом с ним, и то в его черные, косые, сильно растревоженные глаза, то в отцовские серые, от злости побелевшие, глядел этот желтоглазый мальчишка выжидающе, даже весело, весь подаваясь вперед, весь отдаваясь: хотите бить, - бейте.

– Десять дам, - больше нет... Последние... Грабь! Грабь, мерзавец!