Очень странные миры

– Я, – коротко объявил Мадон.

Все взоры устремились к нему.

– Жак, отец мой, – сказал Белоцветов изумленно, – ты не перестаешь меня удивлять. Я чего-то не знаю о твоем прошлом?

– Ничего ты не знаешь, Санти, мальчик мой, – ответил тот, слегка смущенный всеобщим вниманием. – Я был на борту рейдера «Микромегас», когда отрабатывался стардайвинг – процедура погружения обитаемого космического аппарата в хромосферу звезды. Спонсором миссии был Департамент оборонных проектов, а уж зачем им это понадобилось, никто особо не задумывался, и без того было невозможно интересно. Мы ныряли в звезду Лейтена, поскольку то был начальный этап эксперимента и нужна была звезда достаточно близкая к Солнцу и не слишком жаркая. Теперь они ныряют в белые карлики, но уже без меня.

– Что так? – спросил Белоцветов не без ревности в голосе.

– Рутина, – кротко пояснил Мадон. – Умножение сущностей. Из первой миссии там вообще мало кто остался, в основном технари для отшлифовки методики.

– А ты, стало быть, пионер, – не унимался Белоцветов. – Пролагатель путей.

– Был, – проворчал Мадон. – В юности. Теперь, как видишь, занимаюсь более спокойным делом в твоей компании.

– Чувствуется, вас ничем не удивишь, – вмешался директор Старджон. – Но я не могу отпустить вас, пока вы не полюбуетесь на мою красавицу. Согласитесь, это было бы ненатурально!

Никто не успел не то чтобы подыскать солидные доводы против, а даже и глазом моргнуть, как все внутреннее пространство обсерватории обернулось одним сплошным экраном, и этот экран полыхнул бешеным пламенем.

Кратов невольно шарахнулся и налетел на застывшего в полном оцепенении Белоцветова, едва не впечатав того в стену.

«Какого черта! – подумал он сердито. – Я давно уже не боюсь открытого огня. Тем более что этот огонь – не открытый. И вообще не огонь, а мираж, картинка. Пусть даже и весьма наглядная».

Это ничего не меняло.

Ему вновь, как много лет назад, хотелось закрыть глаза, обхватить голову, свернуться в ежиный клубок и забиться в дальний угол, подальше от этого ужаса.

Всего лишь хотелось. Было время, когда он давно бы уже так и поступил, не успев даже осмыслить свои поступки.

Паника, которой можно управлять, уже не паника. Так, рефлексии…

Они очутились внутри ослепительного газового шара. Как будто звезда вдруг вывернулась наизнанку и заключила всех в свою оболочку. Свечение было настолько ярко, что, казалось, утратило все оттенки, оставив один лишь белый, выжигавший сетчатку даже сквозь сомкнутые веки. Конечно, это была только болезненная иллюзия, существовавшая не дольше нескольких мгновений, затем глаза начинали привыкать и различать какие-то детали, кратеры, трещины, каньоны, сетчатые структуры, которые жили своей неспешной и непостижимой жизнью, передвигаясь с места на место, вступая в коллизии, а может быть – в коалиции, образуя темные материки и вскоре распадаясь на архипелаги и рифы посреди необозримого и неспокойного океана сияющей плазмы.

«Похоже, на этой станции все обитатели переклинились на своих научных пристрастиях, – подумал Кратов, переводя дух. – При прочих равных условиях такое не вызывало бы ничего, кроме уважения. Кабы не угрожало здоровью и психике гостей, случайно забредших на огонек, а вместо него обнаруживших газовую горелку массой в полторы тысячи иоттатонн». [23]

– Вы с ума сошли, директор, – кратко озвучил его размышления Мадон, вытирая слезы.

– Пустяки, – ответил тот, лучась довольством от произведенного эффекта. – Совершенно безопасно для вашей драгоценной сетчатки, которой отнюдь не повредит новизна впечатлений и добрая встряска. Это была сжатая во времени запись целого месяца наблюдений, к тому же – многократно отфильтрованная.

23

Иоттатонна – 10²⁷ килограммов.

Между тем высказанное директором опасение понемногу оправдывалось. Вначале в обсерваторию опасливо заглянул один человек, покрутил головой и в деликатнейших выражениях испросил разрешения присутствовать. Выглядел он обычно: средних лет, неброской внешности, короткие светлые волосы, светлая борода, ясные глаза, тоже светлые, облачен был в просторный комбинезон и впечатления сумасшедшего ученого не производил. «Энтони Каттнер, – негромко отрекомендовался он Татору, в котором безошибочно распознал командора. – Свободный исследователь». – «Что вы исследуете? – участливо осведомился Татор. – Свободу?» Затем бесшумно возникла юная парочка, оба были завернуты в куски материи попугайных расцветок, как две куклы в подарочную упаковку. Не расцепляя рук, молча прошли поближе к пламеневшему экрану и застыли там, поблескивая из-под капюшонов любопытными глазенками. Новые визитеры подтягивались по одному, по двое, небольшими группами, и очень скоро свободный от мебели пятачок оказался полностью занят. Мадон затравленно озирался, а Белоцветов, напротив, излучал полнейшее довольство. Он уже приобнимал правой конечностью чью-то девичью талию, интимно объясняя назначение притороченной к локтю зловещей на вид штуковины: «…фотонный дезинтегратор модели „Калессин Марк X“, вещь в хозяйстве положительно незаменимая. Например, вдруг придет фантазия высверлить в бетонной стене дырку и повесить картину „Философ Сократ принимает амфору фессалийского белого крепкого единым духом и не морщась“ великого неизвестного художника…» Когда явился последний из числа резидентов станции, кого заинтересовало прибытие гостей, невысокий, с борцовской шеей и мощными плечами, подобно большинству обитателей – в комбинезоне свободного покроя, и представился как гравитационный физик Кристофер Корнблат, директор с громадным нежеланием убрал с экрана предмет своей страсти, оставив несколько окошек с обзорными видами нейтрального свойства. Кратову показалось, что помещение погрузилось во мрак, и понадобилось несколько минут, прежде чем глаза привыкли к обычному освещению.

Татор, возвышаясь над тесным окружением, с благожелательной иронией отвечал на вопросы, задаваемые непривычно приглушенными, поотвыкшими от напряжения связок голосами. Похоже, внимание аудитории пришлось ему по вкусу. Белоцветов ему с живостью пособлял, фонтанируя цитатами из классиков, а Мадон тихонько страдал, не имея возможности удрать. Все было хорошо. Воспользовавшись ситуацией, Кратов укрылся в углу, слегка потеснив доктора Кларка на его диванчике.

– У вас ведь есть некая генеральная цель, сэр, – прозорливо заметил доктор Кларк. – И это не «Тетра». Не станете же вы тащиться через чертову прорву световых лет лишь затем, чтобы прогуляться по пустотелой, всеми забытой жестянке. Я прав?

– Безусловно, – согласился Кратов. – «Тетра» – промежуточный финиш, и не первый. Мы направляемся в шаровое скопление Триаконта-Дипластерия. Слыхали?

– Никогда, – произнес доктор Кларк с сомнением. – Такое существует? А ведь я немало полетал со стариной Крайтоном, и с астронимикой [24] у меня было неплохо.

– Это искусственное новообразование, – пояснил Кратов. – Астрархи создавали его почти сто лет. Тридцать две звезды, шестьдесят четыре планеты. Какая-то заумная космогоническая головоломка.

24

Астронимика – раздел лингвистики, изучающий названия космических объектов.

Доктор Кларк вскинул брови.

– Зачем? – спросил он.

– Полагаю, у них был заказчик, – пожал плечами Кратов. – Наверняка в Галактике найдутся любители масштабных и запутанных Диснейлендов.

– И вы все участвуете в приемной комиссии, – с пониманием покивал головой доктор Кларк.

Кратов засмеялся.

– Ну что вы, – сказал он. – Обойдутся без нас, я не любитель бюрократии. Мой статус – всего лишь формальность, позволяющая иногда обходить столь же формальные ограничения.

– А вы не любите ограничений? – усмехнулся доктор Кларк.

– Кто же их любит, – сказал Кратов неопределенно.

Доктор Стэплдон Кларк взглядом указал на людей, что толпились вокруг астронавтов.

– Мы все сознательно ограничили свой персональный мир, – промолвил он значительным голосом. – У каждого на то были причины. Не скажу, чтобы на лицах всегда был написан восторг по поводу такого выбора. Но что-то же удерживает нас на «Тетре», мистер формальный инспектор!

– Боюсь, мне этого не понять, – осторожно сказал Кратов.

– Ну, со мной-то все ясно, – сообщил доктор Кларк. – Я изучаю тишину. Мне нужна тишина. Много высококачественной тишины. А что здесь потерял, допустим, этот размалеванный молодняк?!

– Могли бы однажды спросить, – сказал Кратов.

– Я спрашивал! – Доктор Кларк развел руками. – Они только ухмыляются и молчат. Вы – инспектор, быть может, вам они откроются с большей охотой?

Между тем улыбка, застывшая на смуглом лице Татора, все больше становилась похожей на гримасу, а в голосе проскальзывали нотки отчаяния. Кратов счел, что хватит ему прохлаждаться на диванчике, пора явиться на помощь старинному другу.