Очень странные миры

– Как вы здесь… Понимаю. Конечно, понимаю.

Глотка тоже высохла, как заброшенный колодец. Вырывавшееся из нее кряканье трудно было назвать речью. Он-то понимал решительно все, вопрос заключался в том, понимал ли кто-нибудь его.

Никакие то были не маски. Знакомые лица, причем сильно озабоченные. Мурашов, Белоцветов, Грин…

– Не пытайтесь встать, Консул, вы под транквилизаторами. Мне не понравился ваш вид, и я решил, что будет лучше, если какое-то время вы проведете в отключке.

– Мне дадут попить?

– Конечно. Только не требуйте сразу много пива.

Феликс Грин с братской заботой, ласково моргая белесыми ресницами, приподнял ему голову, а Белоцветов вставил в непослушные губы пластиковую трубочку. Какая-то теплая кислятина… все равно невыразимо вкусная.

– Так что вас позабавило по ту сторону бытия, Консул? – испытующе осведомился Мурашов.

– Женщина, – пробулькал он, не переставая пить. – По имени Шторм. Кто мог такое ожидать…

– И действительно, – сказал Мурашов, посмеиваясь. – Какое странное имя! Как у героя старого, всеми забытого комикса.

– Человек, которому в беспамятстве видятся женщины, – веско заметил Белоцветов, – не может считаться совершенно беспамятным.

– Со мной было такое, – сказал Феликс Грин. – Когда на Энтарде я подхватил хвощевую жирафовку. На самом деле эта хворь называется по-научному «ураганный эквисетный ксеновирус Кирпичникова-Мильде», потому что один из этих парней, что упоминаются в названии, первым заболел, а другой его вылечил, хотя, подозреваю, не сразу понял, как ему это удалось. С инопланетными болезнями такое приключается сплошь и рядом. Тебя трясет и колотит, бросает то в жар, то в озноб, а помогает какая-нибудь детская микстура от медвежьей немощи. До сих пор не пойму, как меня угораздило. Не стоило, наверное, срезать путь через сельву от ангаров до кампуса, да еще в шортах и босиком. Вообще-то все давно ходили этим путем, даже тропинку протоптали. Но, вспоминая задним числом, в скафандрах или как минимум в комбинезонах и сапогах. А я, что скрывать, выскочил в чем был. Задал тягу не разбирая дороги. Ну, это жизнь. Сельва, даром что зеленая и пушистая, таких ошибок не прощает. Дальше все как полагается: лихорадка… температура… пятна всех цветов радуги от пяток до колен и выше, точь-в-точь как у жирафа, отчего и пошло название… продуктивные симптомы. Карантин до полного выздоровления, пока иммунная система не разберется с этим чертячим ксеновирусом. Это и к лучшему было, потому что в бреду я болтал, как девственник на первом свидании, разгласил все свои страшные тайны и выдал все имена. Доктор меня потом долго выспрашивал… как бы поточнее выразиться… исподволь, что это за Эвангелиния, к какой я с великой нежностью и страстью взывал в минуты умопомрачения. Имя, говорил доктор, исключительно редкое, только у его супруги до сей поры и встречалось…

Для Кратова, все еще не проснувшегося окончательно, эта затяжная побасенка была не более чем акустическим фоном. В смысл он вникнуть не мог, даже если бы и пытался. Он сидел, подбивши под спину подушку и замотавшись в плед, с бутылочкой кислого пойла в руке, и благодушно озирался по сторонам. Ему было хорошо и покойно. Он находился в своей каюте на борту «Тавискарона», и уже одно это обстоятельство наполняло его оправданным оптимизмом. На нем было лишь трико «вторая кожа»: это свидетельствовало о том, что его в чем выпрягли из скафандра, в том и уронили на топчан. И не мешало бы поскорее наведаться в душ… В голове установилась ненатуральная, звонкая ясность, руки и ноги в целом подчинялись, но с настораживающим лагом, и вообще вели себя, словно чужие. Судя по всему, доза транквилизатора была слоновьей. Доктор Мурашов сидел в ногах, по своему обычаю иронически усмехаясь. Феликс Грин стоял напротив, сложив руки на груди, и нес всегдашнюю свою дребедень, а Белоцветов, примерно в той же позе, взирал на него с почтительным ужасом.

– Спасибо, Феликс, – сказал Кратов уверенным уже голосом. – Это было чрезвычайно познавательно. А теперь поведайте мне, что любопытного произошло за время моего отсутствия.

– Если вкратце, – сказал Белоцветов. – Когда плазмоид…

– Это не плазмоид, – буркнул Кратов.

– А кто же? – растерянно спросил Белоцветов.

Кратов не ответил.

– Хорошо, – сказал Белоцветов. – Когда нечто, сильно напоминающее собою плазмоида и для краткости в дальнейшем именуемое так же, разнесло вдребезги несколько свободных причалов и ситуация приняла совсем уж неприличные формы, мастер отдал приказ на расстыковку и приступил к маневрированию. Мы, то есть я и Брандт, в скафандрах высшей защиты и с серьезным оружием наперевес вышли на мостик снаружи корпуса и ждали удобного момента для десантирования. Нам был выдан карт-бланш. По этому поводу я был полон энтузиазма и разнообразных идей, а что творилось в голове Брандта, не знает никто: он с отсутствующим видом стоял рядом и безмятежно жевал свою жвачку. Хотя, если честно, никто не знал, была ли в подобной эскападе хотя бы толика здравого смысла. «Три четверти безумств на поверку оказываются просто глупостями». [29] Мы больше надеялись на то, что плазмоид… нечто, сходное с плазмоидом… не пробьет защиту «Тетры» до того момента, когда прибудут корабли Звездного Патруля. Я не говорил, что мастер успел вызвать группу поддержки?

29

Себастьен-Рок-Никола Шамфор (1740-1794), «Максимы и мысли». Перевод с французского Ю. Корнеева и Э. Линецкой.

Кратов отрицательно помотал головой.

– Так или иначе, – продолжал Белоцветов, воодушевляясь, – до прибытия патрульников оставалось не менее десяти часов, а плазмоид разошелся не на шутку…

– И тут явился deus ex machina, – ввернул Мурашов.

– Кто-кто? – спросил Феликс Грин.

– Бог из машины, – пояснил Мурашов.

– Тоже мне бог! – пренебрежительно фыркнул Грин. – По-моему, парень так напугался собственной лихости, что наделал в штаны, но поскольку на нем был безразмерный джинсовый комбинезон, то никто и не догадался о его слабинке!

– Иными словами, – подытожил Белоцветов, – вдруг, откуда ни возьмись, из-за изрядно уже помятой станции всплывает громадный, как исчадье ада, астероидный тральщик с раскочегаренными до синевы гравигенами… мастер едва успел увести «Тавискарон» подальше от этого ужаса, и я впервые за долгие годы услышал из его уст суровое матерное слово… выбрасывает перед собой ковш из силового поля сопротивлением в добрую дюжину мегахокингов и упаковывает нашего фальшивого плазмоида, как рождественскую елочку в австрийский шарик с водой.

– И что? – выжидательно спросил Кратов.

– И все! – с торжеством в голосе объявил Белоцветов. – Безобразие прервалось, как по мановению волшебной палочки.

– Магической мощностью в двенадцать мегахокингов, – засмеялся Феликс Грин.

– «Тавискарон» спокойно пришвартовался на прежнее место. Мы с Брандтом вернулись на борт и уже обычным путем проникли внутрь станции. К нам присоединился Мадон и всю дорогу молчал. Собственно, он молчал в компании Брандта, но потому, что зрелище разрухи угнетающе подействовало на его инженерную натуру, а Брандт молчал… ну, он всегда молчит. Вначале мы нашли вас, и весьма вовремя, потому что выглядели вы, Консул, сказать по правде, далеко не так бодро, как сейчас… А уж потом сняли с тральщика наших героев.

«Ты ведь не отпустишь меня на свободу? – вспомнил Кратов. – У твоего человеческого сострадания есть границы?..»

– Что с плазмоидом? – спросил он вслух. И тут же поправился: – С объектом под условным обозначением «плазмоид»?

– Он по-прежнему заключен в силовую ловушку, – беспечно сообщил Белоцветов. – Болтается вместе с пустым тральщиком возле «Тетры». Поделом ему. Пускай видит, что натворил, и стыдится. Вас беспокоит его судьба? Меня – не очень.

– Мастер известил о трофее руководство Звездного Патруля, – добавил Феликс Грин. – Те обещали передать информацию по своим каналам далее, чуть ли не до Совета Тектонов. Наверное, это разумно. Как считаете, Консул?

– Именно так я и считаю, – вздохнул Кратов. – Куда мы направляемся?

– На Амриту, – сказал Белоцветов. – «Человеческая природа не знает движения по прямой; у нее свои приливы и отливы». [30] Собственно, мы уже на полпути к Амрите. Там тепло и солнечно. И зверушки. Про зверушек мне поведал директор Старджон, ради которого, а также ради сумасшедшего ученого, доктора Кларка, и чокнутого инженера Браннера мы вынуждены проделать такой непредвиденный крюк.

30

Блез Паскаль (1623-1662), «Мысли». Перевод с французского Ю. Гинзбург.

– На Амриту, – задумчиво повторил Кратов.

В его памяти внезапно высветились два имени, которые он почти заставил себя позабыть.

Джейсон Тру. Виктор Сафаров.

– Амрита – прекрасное место для отдыха, – сказал Мурашов, проницательно щуря зеленые рептильи глаза.

Кратов, тяжко вздохнув, промолвил:

Есть сила, чтобы ею горы пронзить, Есть сила духа, чтобы ею покрыть целый мир, Однако судьба не играет на руку времени, Наши кони не продвигаются дальше. [31]

31

Кодзима-хоси, «Повесть о Великом мире» (1370-1392). Перевод с японского В. Горегляда.