Очень странные миры

«Уж я-то помню!» – подумал Кратов, мысленно усмехаясь. Он лежал на спине, жуя травинку, и обстоятельно, без излишней спешки вызывал в памяти чрезвычайно приятные картинки.

– В соответствии с программой полета, остановка на Тартаре не должна была длиться более шести часов, – продолжал Грин. – Черта с два! Мы переглянулись, поставили корабль на профилактику и проторчали там двое суток. Конечно, этого времени было слишком мало для молодых пылких звездоходов и горячих, как ядро Тартара, девчонок, так что профилактика грозила затянуться. Но к утру третьего дня ливень утих. Даже проглянуло местное солнышко, и впервые я не испытал никакой радости по этому прекрасному поводу. Что ж… мы сделали вид, будто долг взывает к продолжению странствий, и не стали разыгрывать сцены трогательного расставания в стиле театра кабуки. Но сердца наши были разбиты…

– Это было во-первых, – выдержав паузу, проговорил Кратов. – А что во-вторых?

– Уже не помню, – честно признал Феликс Грин. – Но думаю, что нечего нам тут разлеживаться. В Галактике полно неприятностей, которые нам еще предстоит пережить!

Он предпринял было энергичную попытку выпрямиться во весь рост, но передумал и вновь растянулся в траве.

– Успокойтесь, Феликс, – лениво промолвил Элмер Э. Татор. – Вы слышали? Генеральный фрахтователь принял решение задержаться.

– Мы здесь все умрем, – проворчал Мадон.

– М-м-м? – удивился незримый Брандт.

– От скуки, – пояснил Мадон.

– Это верно, – согласился Феликс Грин. – На планете, где нет девушек с ксенологической подготовкой, не повеселишься.

– Не верю, что с мужчинами-ксенологами можно захандрить, – услыхал Кратов позади себя знакомый голос.

«А ведь не напрасно Джейсон Тру предупреждал меня…» – подумал он, приподнявшись на локте.

Лев Ветковский и Марк Урбанович, на сей раз без мешковатых комбинезонов, а в свободных тропических одеждах в виде намотанных на чресла кусков пестрой ткани, небритые и загорелые во всех местах, доступных солнечным лучам. Невесть откуда взявшиеся. Неразлучная парочка.

«Эти двое будут много и энергично путаться у вас под ногами».

Задавать вопрос, каким образом они успели здесь оказаться, бросив на произвол судьбы сокровища Авалонской Башни, а главное – зачем, Кратов не стал. Отчего-то он не рассчитывал на искренний ответ.

– Привет, Лев, – невозмутимо промолвил Татор. – Привет, Марк. Чем порадуете?

– Мы с самого утра бьемся над одной трудноразрешимой загадкой, – с готовностью сообщил Ветковский.

– Какой же? – спросил Мадон тусклым голосом.

– Что делает мир под названием Амрита на Кельтской Ветке, – сказал Урбанович, – когда ей самое место на Индийской.

– Почему бы и нет? – пожал плечами Татор.

– А в чем, собственно, загадка? – спросил Феликс Грин.

– Ну как же, – укоризненно промолвил Ветковский. – Посудите сами, Феликс!

И он продекламировал густым страстным голосом, возведя очи к ярко-синему, в радужных разводах тончайшей облачности, небу:

В твоем присутствии – луну взошедшую не славят. Где кожа светится твоя – там злата в грош не ставят. При виде глаз твоих поблек цветок на глади зыбкой. Сравнится ль амрита с твоей блистающей улыбкой? [32]

32

Раджашекхара (IX-X в. н.э.). Перевод с санскрита В. Потаповой.

– Недурно, – одобрил Грин. – Амрита, третья планета в системе желтого гиганта Меру. Масса – одна и две десятых земной, два космопорта… хм… всего на два на целую планету!.. Население восемьсот пятьдесят тысяч человек, иными словами – плотность населения один абориген на двести пятьдесят квадратных километров, локтями, значит, не пихаются… Но где подвох?

– Феликс-Феликс, – подал голос из травы Белоцветов. – Это, чтоб ты знал, из индийской мифологии.

– Тоже мне загадка! – удивился Грин. – На той же Индийской Ветке по соседству с теми же вполне аутентичными Дандой, Шастрой и Маргой можно встретить миры с такими названиями, как Строгий Заяц или, к примеру, Одеколонверт, что вполне ожидаемо переводится как Зеленый Одеколон. А если что и впрямь вызывает удивление, так это полное отсутствие в этих мирах зайцев с ригористическими наклонностями…

«Ого! – подумал Кратов. – Судя по лексике, малыш Феликс не так уж и прост!»

– …и водоемов, полных зеленой пахучей дряни. То есть водоемы имеются, и дрянь вполне себе зеленая, вот только несет от нее не густопсовым парфюмом, а какой-то органической тухлятиной.

– Тогда здесь вам определенно понравится, – уверенно сказал Урбанович. – Много зелени, но никакой дряни. Все, что способно пахнуть, пахнет живой чистой растительностью или в крайнем случае благоухает.

– Вы бывали прежде на Амрите, Феликс? – спросил Ветковский.

– Нет, – ответил Феликс Грин. – Зачем это мне? Я уроженец Титанума, воспитан в суровых условиях, курорты не по мне.

– Не такой уж это курорт, – возразил Урбанович. – Хотя как посмотреть. Звездоходы, кто-нибудь из вас бывал на Амрите?

После небольшой паузы, вызванной тем, что никому не хотелось производить сколько-нибудь активных действий, Мадон поднял руку. Чуть позже с громадной неохотой к нему присоединился Кратов.

– Ну так добро пожаловать! – радостно вскричал Ветковский. – Что вы вообще знаете об Амрите?

– Вы хотите стать нашим гидом? – спросил Белоцветов, а Мадон сопроводил его слова сардоническим смешком.

– Почел бы за честь, – веско промолвил Ветковский.

– Вы мне весь экипаж деморализуете, – сказал Татор. – Я не могу этого позволить.

– Амрита, – провещал Кратов. – Культурная автономия. Экономическая автаркия, она же хозяйственная самоизоляция. Язык глобального общения – санскрит.

– Чем обусловлен сей феномен? – полюбопытствовал Феликс Грин.

– Примерно тем же, что и латынь жителей Магии, – ответил Урбанович. Следующая его фраза прозвучала весьма загадочно: – Каждый избирает себе мир по собственному вкусу.

– Вот именно, – бодро ввернул Кратов. – Амрита – это мир йогинов.

– И что же? – осведомился Белоцветов. – Достигли они, наконец, полного самопознания?

– Вероятно, – сказал Кратов. – Что им остается? Впрочем, увидите сами. Лично меня самопознание не интересует.

Он молодцевато вскинулся на ноги, совершил несколько энергичных движений, разминая затекшие члены, и едва ли не вприпрыжку удалился в направлении отеля на сваях.

– Как это живого человека не может интересовать самопознание? – глядя ему вслед, усомнился Ветковский. – Что-то здесь нечисто. Или наш славный Консул уже все про себя знает?

– Или, наоборот, ничего не желает о себе знать? – подхватил Урбанович.

– Ему страшно заглядывать в клокочущие бездны своего «я»!

– Или омерзительно!

– А вам не омерзительно, доктор Урбанович?

– Мне – не омерзительно. А вам, доктор Ветковский?

– Мне – приятно!

Феликс Грин поглядывал на ксенологов с некоторой опаской. Между тем они продолжали резвиться.

– Любопытно было бы проследить здесь взаимосвязь социальной структуры с порождаемыми ею лингвистическими формами, – мечтательно произнес Урбанович.