Очень странные миры

Бармен истолковал замешательство визитера по-своему. Он с гимнастической удалью перемахнул стойку и, бормоча французские извинения пополам с ругательствами, принялся сдвигать столы к центру. Кратов, окончательно утративши всякое представление о реальности, наблюдал за тем, как овальные столешницы, едва соприкоснувшись, вопреки всякой логике и физике слипались воедино и образовывали этакое равноудаляющее подобие переговорной зоны, как ее изображали в рыцарских романах и дипломатических наставлениях старины глубокой. Размеренным шагом пингвин прошел к обширному столу, выждал, пока бармен со всевозможным почтением подпихнет ему под зад один из простецких стульев, и сел, предусмотрительно разметав под собою фалды.

«Если он сейчас спросит мозельского, – в панике подумал Кратов, – я не сдержусь и буду истерически ржать».

Между тем на пороге уже дожидался своей порции внимания новый гость, и это был столь же немыслимых размеров филин. Круглая голова с тревожно распушенными перьевыми ушками и проницательными янтарными очами медленно вращалась над глухим воротником просторного френча болотных тонов, а из мешковатых галифе вместо ожидаемых сапог торчали серые лапы. Цокая когтями по дощатому полу, филин прошествовал к уже приготовленному для него месту. Приветственно ухнул и угнездился с максимальным комфортом, вскинув лапу на лапу. Затем с удивительной ловкостью, при помощи крыла, извлек из нагрудного кармана френча монокль размером с доброе блюдце и пристроил на правый глаз, что лишь добавило и без того ни с чем не сообразному облику совершенно уже запредельной гротескности.

Кратов перевел взгляд на свою спутницу. Надежда откровенно наслаждалась произведенным эффектом. Ее маленькое личико буквально лучилось светлой радостью.

Головы чудовищных пернатых обратились к дверям, и бестиарий тотчас же получил очередное пополнение.

На сей раз то был могучих статей черный кот, короткошерстный и желтоглазый. На его морде застыло недоуменное выражение, как если бы обладатель его пытался изречь нечто сакраментальное вроде: «А что вы тут делаете, добрые люди… и птицы?» Кот был наряжен в бурый клетчатый пиджачок, несколько куцеватый и по этой причине топорщившийся сзади и по бокам, а на сытом пузце, затянутом в синюю атласную жилетку, и вовсе не смыкавшийся, в полосатые тесные панталоны со штрипками и, как водится, был босиком. Пушистая башка его увенчана была желтой жокейской кепочкой. Кот задержался в проходе, словно борясь с желанием озадаченно пожать плечами и удалиться, но вместо этого, аккуратно переступая мягкими лапами, достиг стола и уселся там. Кепочку он, спохватившись, сдернул и положил перед собой и теперь с напускным равнодушием изучал ассортимент спиртного на полках по ту сторону барной стойки.

Картинка весьма отдаленно напоминала медицинский консилиум из «Золотого ключика», но в ней явно недоставало еще одного стержневого персонажа. Кратов старательно делал вид, что происходящее безумие не имеет к нему никакого касательства, тогда как Надежда, улыбаясь от уха до уха, активно стреляла глазками в направлении дверей.

Всеобщие ожидания были немедленно вознаграждены сторицей.

Перестукивая жесткими хитиновыми конечностями, в кафе заявился гигантский глянцево-зеленый богомол. В его случае протокольный дресс-код был нарушен самым радикальным образом. Объемное, как небольшой дирижабль, брюхо и задние ноги были небрежно обверчены полупрозрачной, с радужным отливом, лентой, а на переднюю часть туловища наброшена накидка, а точнее – лоскут из того же переливчатого материала. Мощные передние лапы были увешаны многочисленными, позвякивавшими при ходьбе браслетами из красного металла. На маленькой треугольной голове каким-то чудом держались, скрывая глаза, старомодные, совершенно неуместные при искусственном освещении солнцезащитные очки. Богомол проследовал мимо притихших Кратова с Надеждой, не удостоив их даже кивка, пренебрежительно отпихнул уготованное ему сиденье (бармен с некоторым даже подобострастием ухватил падавший стул за спинку и вприпрыжку уволок в дальний конец зала) и, поиграв суставами, с деревянным треском обрушился прямо на пол. Очки при этом сползли набок, что никаких неудобств их носителю, по-видимому, не причинило.

– Все это забавно, – шепотом проговорил Кратов, адресуясь к Надежде, – но хотелось бы…

Он замолк на полуслове.

Надежда исчезла. Как это и случается в Призрачном Мире, во мгновение ока. От нее остался лишь бокал с кисельными потеками. Еще один миг – не стало и его.

Взгляды фантастических существ были устремлены на Кратова и только на него, потому что больше здесь никого не оставалось. Сгинула бессловесная официантка со своими веснушками. Сгинул бармен с его цирковыми трюками, барной стойкой и запасами выпивки. Сгинули незадействованные в представлении стулья и столики… Кратов едва успел убрать локти, как пропал и его стол вместе с остатками трапезы. Оголившиеся в отсутствие окон, канделябров и картин стены широко раздвинулись и осветились изнутри.

Кот в пиджаке растворил синюю пасть и звучно мяукнул, а богомол клацнул клешнями.

– Увы, я не понимаю, – сказал Кратов упавшим голосом.

Он стоял навытяжку, как провинившийся курсант, точно зная, что его стул чьей-то неосязаемой заботой удален уже за пределы актуального облака абстракций. Чего он не знал, так это как вести себя в сложившейся курьезной ситуации.

Пингвин и филин не сговариваясь возвели очи к опалесцирующим сводам. Причем филину это простое движение далось с немалым трудом – мешал тугой воротничок френча.

– Хорошо, хорошо, – раздался из пустоты успокоительный голосок Надежды. – Сейчас прекратим. Мы просто хотели всех развлечь.

«Обещай не быть таким серьезным, братик», – сразу же вспомнил Кратов напутственные слова астрарха по имени Лунный Ткач.

Он внутренне подготовился, чтобы встретить «дыхание тектонов» во всеоружии своей многолетней подготовки. Даже сам перестал на какое-то время дышать.

Потому что обширного стола в центре зала более не существовало. Его место занял грубо обработанный обломок белого мрамора, а может быть – окаменевший и покрывшийся тысячелетним известняком пень гигантского дерева или жертвенник давно сгинувшей культуры… словом, нечто более сходное с ритуальным артефактом, нежели с элементом интерьера.

Вокруг артефакта расположились тектоны.

Их было четверо. Явившись сюда в шутовских личинах, наброшенных Призрачным Миром с целью притушить избыток пафоса в происходящем, теперь они с этими личинами расстались и приняли свой исконный облик. Все, кроме богомола, который лишился очков, но вернул себе несколько хватательных конечностей, прежде сокрытых для эйдономической достоверности увеселительной прелюдии, а в остальном как был гигантским зеленым инсектоидом в наряде из прозрачных лент, так и остался.

Филин и пингвин оборотились монохордовыми аморфантами, огромными, серыми, закованными в чешуйчатую броню. Если бы не бегущие огоньки глаз посередине обмякших под собственным весом туш, оба могли бы сойти за гранитные валуны, выраставшие прямиком из литосферы Призрачного Мира, если, конечно, здесь вообще была литосфера. Один из аморфантов был совсем старый, о чем можно было судить по выцветшей до белизны чешуе грудного сегмента, другой намного моложе, и его броня сохраняла еще едва различимую естественную расцветку.

На месте же кота восседало гигантское антропоморфное существо, наделенное парными конечностями и большой ушастой головой, сплошь покрытое густой черной шерстью. От прежней своей ипостаси оно сохранило желтые глаза, что даже при ясном свете дня полыхали, как прожекторы, и явственную кошачью комплекцию. Реликтовый элуроморф во плоти и в натуральную величину. В современной ксенологии почему-то принято было считать, что эта галактическая раса давно и тихо угасла на последней из своих планет в Рукаве Стрельца. К элуроморфам относились также и вукрту, населявшие гонористый и пропитанный духом махровой канцелярщины халифат Рагуррааханаш, да еще несколько рас-аутсайдеров, не доросших пока до экзометральных переходов. Что же касается реликтов, о них сохранились одни легенды, по большей части мрачные. Но встречались и забавные деривации: так, имела хождение шальная гипотеза, будто бы случайное появление заблудившегося в пространстве и во времени реликтового элуроморфа в окрестностях не то Зубцова, не то Барвихи, равно как и последовавший за этим краткосрочный сеанс общения обратили великого Булгакова к незабвенному образу кота Бегемота (что ни при каких условиях состояться, увы, не могло по ряду причин объективного свойства, среди которых ядовитость земной атмосферы для дыхательной системы реликтов занимала последнее место, использование же всяких средств адаптации исключалось по определению, поскольку совершенно разрушало бы сходство элуроморфа с котом-переростком)… Теперь легенда ожила, пребывала на расстоянии протянутой руки и, судя по всему, чувствовала себя неплохо. Не то Призрачный Мир находил способы секторально обустроить каждому гостю приемлемую среду обитания, не то тектоны и сами с этим как-то управлялись… Известно, что аморфанты, к примеру, в таких вопросах были неприхотливы. Что же до богомола, то его генезис и особенности метаболизма оставались для Кратова загадкой, но побочной, мало будоражившей воображение, ибо все внимание было приковано к черной мохнатой фигуре элуроморфа.

Должно быть, потрясение сильно помогло Кратову совладать с первой волной «дыхания тектонов». А может быть, древний и мудрый конструкт Агьяхаттагль-Адарвакха счел, что незачем этому смятенному теплокровному юнцу новые тягостные ощущения.

– Здравствуй, брат, – прозвучал голос, слишком правильный, слишком резкий, слишком бесцветный… слишком знакомый.

Как будто не было всех лет, что отделяли их первую встречу на Сфазисе от нынешней, в Призрачном Мире.

– Войди в наш круг, как равный, – сказал тектон Горный Гребень.