Одержимость

Здоровый обед помогает.

Я перестаю вздрагивать каждый раз, когда вибрирует телефон. Когда мой последний сеанс на сегодня заканчивается, закрываю дверь за пациенткой, и Софа улыбается.

— Ты справилась.

— Благодаря тебе. Я бы не смогла выпутаться из этой последней недели без тебя, Софа. —

Она отмахивается. — Да ладно. Это неправда. Ты крепкая, как стальной гвоздь, женщина.

Показываю на дверь.

— Почему бы тебе не пойти домой? Я, кажется, останусь ещё на некоторое время и допишу заметки о пациентах.

— Нет, всё в порядке. Я могу остаться, пока ты не будешь готова уйти.

Сегодняшний день придал мне мужества, и я уже достаточно полагалась на свою ассистентку.

— Нет, я настаиваю. Иди домой. Я справлюсь сама.

Она колеблется.

— Ты уверена?

Я улыбаюсь.

— Да, уверена. Мне нужно это сделать.

Софа на мгновение вглядывается в моё лицо, прежде чем кивнуть.

— Ладно. Но запри за мной.

— Обязательно.

И я делаю это. Запираю обе двери — внешнюю и внутреннюю в мой кабинет. Погружаюсь в набор заметок за день, и прежде чем успеваю осознать, прошло больше полутора часов, и мне осталось написать только о последнем пациенте.

Но тут я слышу стук.

И это не внешняя дверь моего офисного блока, которую я заперла.

Это моя внутренняя.

Кто-то внутри.

Звук настолько слабый, что я убеждаю себя, что мне это показалось.

Пока это не происходит во второй раз.

— Я знаю, что Вы здесь, доктор Макарова.

Анна.

О Боже!

Перестаю дышать и не двигаю ни единым мускулом.

Как она сюда попала?

Софа заперла внешнюю дверь, когда уходила, а я открыла её, думая, что делаю наоборот? Или Анна взломала дверь?

И, о Боже.

Тот раз, когда моя дверь в квартире была открыта — это тоже была она?

В комнате такая тишина, что я жалею, что не слышу тиканья часов.

Может быть, она уйдёт.

Если я буду молчать, может быть, она уйдет.

Ручка двери дёргается.

— Я просто хочу поговорить, доктор Макарова.

Тянусь к мобильному телефону и набираю «сто двенадцать», но моя рука так сильно дрожит, что я роняю эту чёртову штуку на стол, прежде чем успеваю нажать последнюю цифру.

Телефон громко ударяется.

Я больше не могу притворяться, что меня здесь нет.

— Уходи! — кричу я. — Я звоню в полицию!

— Я не собираюсь причинять боль. Просто хочу рассказать всю историю, заполнить все недостающие кусочки. О Глебе. — Она делает паузу. — И о Елене. И о маленькой Алине. Вы всё ещё мой доктор, и я доверяю Вам.

Эти имена — Глеб. Елена. Алина. Они висят в воздухе, парят, словно яблоко на древе познания перед Евой. Я знаю, что это расчёт. Анна пытается заманить меня, как она делала с самого начала своими историями, которые казались мне такими понятными — ведь я лечила человека, о котором она говорила, и она это знала.

И всё же я иду к двери. Но не открываю её.

— Говори всё, что хочешь, и уходи.

Наступает долгая тишина, прежде чем она снова заговорит. Прижимаю ухо к двери, чтобы не пропустить ни слова.

— В ту ночь — ночь, когда умерла его жена — она собиралась уйти от него. После того, как я рассказала Елене о Глебе и обо мне, о том, как сильно мы любим друг друга, она ушла. Его жена ушла с их дочерью. Я следовала за ними несколько кварталов. У неё была сумка. Она кому-то позвонила и сказала, что на этот раз она действительно уходит от него. Что у него была ещё одна интрижка, и ей всё надоело. Она была зла, так зла. Но потом он позвонил. Глеб. И она начала плакать. Я слышала, как он на громкой связи извинялся и кормил Елену всей этой ложью о том, как сильно он её любит, и как ему жаль, и как эта интрижка ничего не значит. Он собирался сделать всё возможное, чтобы вернуть её. А я не могла этого допустить. Глеб любит меня. Он просто чувствовал себя обязанным ей.

Анна снова замолкает, но теперь она прямо за дверью, так что я слышу её дыхание. Её голос становится тише, когда она наконец снова говорит.

— Глебу нужно было быть свободным. Елена была слаба и вернулась бы к нему. Поэтому, когда она остановилась на светофоре, и я увидела машину, которая виляла по всей дороге… Я толкнула её. Я не хотела причинить боль её дочери. Я не видела, что она держала её за руку и потащит её под машину тоже.

Моё горло сжимается, а глаза вылезают из орбит.

Мне следовало закончить звонок в 112, забаррикадироваться своим столом, пока они не приедут, чтобы спасти меня. Но вместо этого я обнаруживаю, что делаю прямо противоположное. Я тянусь к дверной ручке и открываю дверь. Мне нужно увидеть лицо этой женщины. Я слишком потрясена, чтобы говорить. Анна смотрит в пол, поэтому я просто жду. Чего, понятия не имею.

Когда она наконец поднимает голову, уголки её рта приподнимаются, а глаза загораются весельем. Холод пробегает по моему телу. Эта женщина только что призналась в убийстве женщины и маленького ребенка, и она улыбается. Я недооценила, насколько она безумна. Она подносит указательный палец к губам в универсальном знаке тишины.

— Помните, у нас врачебная тайна, доктор Макарова. — Она поворачивается и выходит из моего офиса.

Глава 41

Сейчас

Прошло ещё три дня, а от следователя Гребенщикова по-прежнему ни слуху ни духу. Он не отвечает на мои звонки, не перезванивает. Что ж, я сама пойду к нему, и ничто меня не остановит, даже этот чёртов дождь.

Плотнее запахиваю дождевик, натягиваю капюшон, чтобы прикрыть лицо, но тяжёлые капли всё равно собираются и стекают по носу, по щекам. Борюсь со своим зонтом, но уже в третий раз он выворачивается наизнанку, абсолютно бесполезный.

— Твою ж мать! — слова вырываются сами собой, прежде чем успеваю их подавить, и я со злостью ударяю зонтом о стену дома. Мужчина в деловом костюме останавливается, бросает на меня быстрый взгляд и поспешно удаляется, будто я одна из моих собственных пациенток, на грани полного срыва.

Но я давно перешагнула ту грань. Мой здравый рассудок давно покинул меня. Запираясь в своей квартире, я то и дело оглядываюсь через плечо, а потом прячусь за шторами в гостиной и смотрю на улицу. Четырежды проверяю глазок, прежде чем открыть дверь, ношу кухонный нож в кармане и никогда не иду одной и той же дорогой дважды.

Чувствую на себе их взгляды. Их тяжёлое, давящее присутствие делает каждый вдох чуть труднее. Каждый шаг даётся, будто я несу рюкзак, набитый кирпичами.

Я так и не видела никого из них, но само знание — одно лишь знание, что Анна — убийца, — потрясает меня до глубины души. Эта лёгкая ухмылка после её признания, это напоминание о врачебной тайне — каждый раз по спине пробегает новый, леденящий холодок, когда я вспоминаю об этом. Я не только уверена, что они следят за мной, но и осознание того, что натворила Анна, просто невыносимо. Ни один человек не должен нести такую тайну.