Одинокий прохожий

«О, жизни льющейся бесцельный дивный строй!..»

О, жизни льющейся бесцельный дивный строй! Все дышит и живет божественной игрой, Все движется ее таинственной орбитой, И некий ровный свет невидимо разлитый Во всем присутствует. Но, хладен и угрюм, Бежит его лучей безблагодатный ум: Он верит лишь себе — и по ветвям зеленым Он бьет, как топором, безжалостным законом, И древо жизненное, дико и мертво, Как черный сухостой, валится на него, — И дальше он бежит, охвачен страхом тесным, Не в силах быть земным, не в силах стать небесным.

Веспер

Мерцает светоч драгоценный, Приподнят бережной рукой, — И всей земле, и всей вселенной Несет забвенье и покой. Все никнет, падает и внемлет, И, трепета не в силах снесть, Душа моя едва приемлет Его таинственную весть.

«Да, ты умен, бесспорно: эти складки…»

К…

Да, ты умен, бесспорно: эти складки Презрительного, нервного лица Мне говорят, что весь твой путь несладкий Продуман длительно и до конца. Но, Боже мой! упорно, кропотливо День ото дня трудиться для того, Чтоб, наконец, с усмешкою брезгливой, Всего вкусив, не выбрать ничего. В своем надменном самоутвержденье Ты в дольний мир приносишь вновь и вновь И стройный замысел, и вдохновенье, — Но не любовь. — О, если бы любовь!

«Не все бессмысленно и бренно…»

Не все бессмысленно и бренно, Не все имеет свой конец, Не только тление нетленно, Сей жизни бедственный венец. О, недостойный ум: ты мог, Ты смел дойти до отрицанья, Едва ступивши на порог Божественного мирозданья.

«Безбожья хмурый проповедник…»

Безбожья хмурый проповедник, О, как высмеиваешь ты Мои возвышенные бредни, Мои бессвязные мечты. Кричишь, открыто негодуя: «Какая ложь! какая тьма!» Что ж? — Бессердечности ума Безумье сердца предпочту я.

«Измученная, чуть живая…»

Измученная, чуть живая, Со свечечкой в руках худых, Не замечая, не стирая Ни слез, ни капель восковых, Закрыв глаза, она молилась И кланялась в кадильный дым. И так мне стыдно становилось Пред горем страшным и простым.

«Опять волнуются народы…»

Опять волнуются народы, Опять вершители судеб Клянутся именем свободы И делят скот, дома и хлеб. И нет ни имени, ни меры Бездонной скудости земной, — И пять хлебов ничто без веры, И нищий наг, и слеп слепой.

«Свобода, — о, восторженное слово!..»

Свобода, — о, восторженное слово! Ты как блистательный огромный щит, Где отраженье солнца золотого Сверкает, и дробится, и горит. Не видим мы, слепцы, какой железный, Какой непререкаемый закон И в этой непомерности надзвездной И в чашечке цветочной затаен.

«Одни считают в небе созвездия…»

Quid dedicatum poscit Apollinem…

Hor

Одни считают в небе созвездия, Их бег сверяя с тайными судьбами, И на папирусы заносят Числа, исполненные значенья. Другим отрадно в шуме и грохоте За громкой славой гнаться, за подвигом, — И над испуганной толпою В звоне меча изрекать законы. Но мне лады свирели несложные Дороже труб и криков воинственных, И звездной книги мне яснее Сотовый мед в руке любимой.

Поездка в Линге

«Готово? — В путь!» Приветливый толстяк Взмахнул рукой, — и мощная машина Рванулась с места. Мягко покачнувшись На кожаном сиденье, мы с соседом Слегка ударились плечом к плечу И мирно улыбнулись. Перед нами Две парочки, а впереди высокий Угрюмый юноша, по виду немец, В плаще и устрашающих очках. Автомобиль летит. За нами следом И пыль и дым пахучего бензина, Навстречу нам сады и огороды, На грядках пугала и с ними рядом Спокойно скачущие воробьи. Но вот уж лес. Не замедляя ходу, Несемся в гору. По краям дороги Многосаженные толпятся сосны И кланяются, и шумят вослед. Дорога извивается. Направо Отвесная гранитная стена, Налево сосны. Вдруг — прорыв: с разбега Мы вылетаем на крутой утес. С двухверстной высоты вниз, по уступам, Сбегает лес: деревья выгибают Стволы вдоль скал, откидывают ветви, Как в ужасе пред бездной отступая. …………………………………………….. Сосед-француз болтает милый вздор О завтраке, о небе, о Вогезах, Я слушаю с учтивою улыбкой, — И вот уже не слышу: с вышины Мы, чудится, срываемся в ущелье. Туннель — и снова яркий свет и ветер, И озера блистающие воды, И далеко на синем горизонте Вогезских гор прерывистая цепь: Огромные, они напоминают О грозном, о величественном мире, И кажется душе, что им подобно В безмолвии над дольнею землей Она возносится… «А вот и Линге!» — Шофер протягивает руку влево. И точно: там, за ближним перелеском, Разделены извилистой ложбиной, Два исполинских высятся холма. Они стоят, как будто Божьим гневом Опалены: проклятые обрубки Сухих стволов, без листьев, без ветвей, Сбегают вниз сожженными рядами, И молодые свежие побеги Вкруг них растут испуганной толпой. У кладбища мы сходим. Здесь лежат Французские стрелки: двенадцать тысяч, По сорок-пятьдесят в одной могиле, Над каждой — белый деревянный крест. Двенадцать тысяч жизней!.. Неглубокий Песчаный ров, — и вот уж мы идем Немецким кладбищем: кресты и сосны, И вновь кресты: на двух-трех имена, А прочие без имени. Траншея. Молчаливой вереницей Мы движемся: направо и налево — Кротовые, глухие переходы, Засыпаны, завалены землей; Кой-где торчат расщепленные доски, И между ними, на земле, повсюду Обрывки проволоки заржавелой, Как в лихорадке спутанные корни Чудовищных растений. В вышине, Над головою, узенькой полоской Сияет бледно-голубое небо. Скорее, прочь отсюда!.. На вершине, На месте, где немецкой батареи Следы виднелись, я остановился И сел на камень. Спутники мои Ушли вперед. Спокойною прохладой Был полон воздух. Где-то в глубине Деревья тихо-тихо начинали Свое вечернее богослуженье, И солнца красноватые лучи Ложились на долины. Я сидел Задумавшись. На этом самом месте И день и ночь в пороховом дыму Метались люди, падали, — но криков Никто не мог расслышать: самый воздух Гремел от ураганного огня. Наводчики бежали. Офицер Бросал отрывистые приказанья, — И вдруг кидался в сторону и падал, Хватая воздух ищущей рукой. Победа? Слава? — Господи, как мало, Как мало дней до полного забвенья! Мне стало страшно в этой тишине. Я бросился бежать, но в переходах Запутался, не находя дороги; Я останавливался и бежал, Скользя и спотыкаясь. Наконец, Заслышал я рожок автомобиля: Меня искали. Через две минуты Я вышел на дорогу. В то мгновенье, Когда мы снова тронулись, сосед Мне крепко стиснул руку выше кисти; Я молча оглянулся: было бледно, Почти измучено его лицо. ……………………………………………. На перекрестке мы затормозили: Навстречу нам порожняя телега, Тяжелым запряженная волом, Прогромыхала. Девушка-эльзаска, Красивая, с веселыми глазами, Сидела свесив ноги с облучка И пела песню. 1927, Вогезы

НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ (Париж, 1946)

«Дорогой тьмы, дорогой мрака…»

Дорогой тьмы, дорогой мрака, Дорогой черного крота И прорастающего злака, — И вдруг: простор и высота. Светает; ранний отблеск гаснет В легко бегущих облаках Зари холодной и прекрасной, Как розоватых крыльев взмах. И, как задумчивое чудо, По тонким, утренним лучам Нисходит тишина оттуда К земли измученным сынам.

«Под вечер приляжешь усталый…»

Под вечер приляжешь усталый Дороги на самом краю, И ветром, совсем, как бывало, Охватит всю душу твою. И кто бы ни шел и ни ехал, Печален иль навеселе, — Ни слез не услышишь, ни смеха, На ласковой лежа земле, Широко раскинувши руки, В высокой траве головой, — Лишь ветра правдивые звуки, Большое молчанье, покой.

«Видишь, в воздухе — видишь? — кружится…»

Видишь, в воздухе — видишь? — кружится, То замедленнее, то быстрей, Золотая спокойная птица Над холодным простором полей. Это осень. — Деревья редеют, Виноград налился и созрел, Листья красные медленно реют… Что же сделал ты, что ты успел? И стоишь, одинокий прохожий, На вечерний глядишь поворот: В небе краски все глубже и строже, Тень от дерева молча растет.