Одиссея капитана Балка. Дилогия

зарождение новой формы сельской общины, связанной не общей собственностью, а

общим интересом. Житейским и экономическим.

Весь этот процесс поручалось организовать и координировать генерал-лейтенанту

Флугу и его оперативному штабу. И дабы обеспечить выполнение монаршей воли по

заселению дальневосточных рубежей России достойным и надежным русским людом,

Гриппенберг призвал всех армейских и флотских офицеров активно включиться в работу

по разъяснению рядовому и унтер-офицерскому составу положений царского Указа,

выпущенного по данному поводу.

После чего, еще раз поздравив всех с победой, командующий армией уступил место у

микрофонов командующему флотом.

***

Степан Осипович еще выглядел неважно после ранения. И, похоже, что и чувствовал

себя не ахти, поэтому на всякий случай его слегка страховали штабные флаг-офицеры

Дукельский и Щеглов, вставшие рядом и чуть позади него. Отдышавшись после подъема

на трибуну, Макаров окинул взглядом притихшее людское море внизу и негромко, но

вполне отчетливо, произнес:

– Спасибо… Спасибо, мои дорогие… Дело сделанное – славно! Царствие Небесное и

память вечная всем братьям нашим – русским воинам во брани почившим. Слава и почет

живым! А деяния ваши ратные и доблесть - потомкам в пример!

Может, скажет кто, что, мол, не велика честь и слава для нас, азиатов побить? Пусть

он этими словами и подавится! Или уже не помнит матушка-Россия иго монгольское да

крымчаков набеги? Азиат в бою стоек и неистов. В достижении цели своей упорен,

находчив и хитер. Так что противостоял нам противник вполне достойный. Нам ли теперь

об этом не знать, и этого не помнить?

А то, что за спиной у японцев стояли и всячески помогали им англичане и

американцы – про то особый сказ. С холодной головой и без лишнего азарта на то

смотрите. Но сам факт этого бесспорен, и победу вашу только лишь возвеличивает…

Много добрых слов хочу сказать всем вам. Морякам, гвардейцам, армейским героям

нашим и славным казакам. Но, простите, дорогие мои, не сегодня, – эскулапы столичные

пять минут только дали. Вон, уже ручками машут, боятся, что простужусь. Я пока их

пленник, - рассмеялся Макаров, - И их иго медицинское стоически терпеть обязан.

Но, дайте только срок, мои дорогие: вот силенок поднаберусь, и мы с вами флот наш

российский поставим так, что англичане и американцы все от досады усохнут! Прочие же

– завидовать будут. Да и про армию не забудем, не сомневайтесь. И впредь, учтите – мы,

моряки и армейцы, одному царю и одному народу служим. И Бог над нами один. Так что и

в мирное время гоните прочь все ведомственные усобицы, в единстве – сила наша!

А сейчас вам самое важное, то, что на сегодня осталось, Всеволод Федорович и

Михаил Александрович скажут. Спасибо! С Победой, чудо-богатыри! Ура!

Пока Степан Осипович при помощи своих флаг-офицеров спускался с трибуны и не

спеша шел к карете, раскатистое «Ура!» подобно волнам бурного прибоя катилось над

набережной и рейдом. Флот боготворил своего командующего.

***

И все-таки, первым, кого собравшиеся не только провожали громовым «Ура», но им

и встречали, был Руднев. Выйдя к микрофонам, он, казалось, поначалу никак не мог

собраться с мыслями, или просто сознательно наслаждался мгновениями своего триумфа.

Молча, с достоинством, пережидая устроенную ему овацию.

Но на самом деле в душе у Петровича в этот момент бушевала настоящая буря:

сколько всего нужно было пройти, испытать, претерпеть ради вот этого одного момента!

Ради заслуженного им вполне права обращаться к элите наших флота и армии, причем

37

обращаться, зная, что каждое твое слово будут буквально ловить. Что все, что ты скажешь

сейчас, - поймут. И поймут правильно…

Он пристально всматривался в лица людей внизу перед собой. В знакомые и в

неизвестные, а в голове билась сумасшедшая мысль: «Господи! А ведь если бы не мы…

Если бы не Вадим с его папашей и их олигархом с погонялом Анатом, благодаря чьей

фантастической жадности весь этот не менее фантастический пападос и произошел, то

каждый третий из стоящих перед ним офицеров был бы обречен не пережить этой войны!

Кто-то из них должен был погибнуть вместе с Макаровым на взорвавшемся

«Петропавловске». Кого-то нашли бы осколок, пуля или штык во время четырех штурмов

Порт-Артура. Кому-то предстояло взойти на страшную Цусимскую Голгофу эскадры

Рожественского. Кто-то лег бы в безвестные могилы на склонах маньчжурских сопок. Чьи-

то кости грызли бы одичалые псы в гаоляне вдоль мандаринской дороги…

Но здесь и сейчас этого уже не будет! Здесь и сейчас, карты судьбы легли совсем по-

другому. И история России уже идет по новому, неизведанному пути. А каким он будет для

нее – во многом теперь зависит и от них. От них от всех. Ныне – живущих…

Петрович говорил долго. Первые фразы он выдавливал из себя с трудом. После

Гриппенберга и Макарова, сумевших завести аудиторию почти до точки кипения, спускать

людей на грешную землю для работы над ошибками и уяснения будущих трудовых планов

было тяжко. Тяжко, но надо…

Однако, вскоре он с облегчением понял, что общество внемлет ему с вниманием

ничуть не меньшим, чем до этого обоим командующим, а, возможно, и с большим:

слишком животрепещущих он тем касался.

Почувствовав общий настрой, и случайно поймав на себе восторженный взгляд

каперанга Рейна, Петрович продолжил свою речь, хоть и обращаясь ко всем собравшимся,

но конкретно – как будто только к нему. Напряжение куда-то ушло, и мысль полилась

свободно и широко:

– Я понимаю, что в такой день хочется говорить только о содеянном. О тех славных