Одиссея капитана Балка. Дилогия

Макаров же, напротив, хоть и не возражал против принятого Императором решения

принципиально, но явно опасался негативного влияния парламентских процедур, даже

совещательных, как на общее финансирование флота, так и на ход дела с будущей

кораблестроительной программой. Ее он продумывал во время лечения своих ран.

Будучи человеком глубоко эрудированным, он хорошо понимал, что в системе

управления страной в целом, и флотом в частности, появляется некая новая и пока не

27

известная величина. А как влияли парламентские деятели на морское строительство во

Франции, например, он знал хорошо. Не зря же последнее десятилетие 19-го века в

истории французского флота величали «военно-морской бестолковщиной».

Петрович, правда, указал ему и на противоположный пример – на работу Рейхстага

по принятию германского Закона о флоте, где усилиями кайзера, Бюлова и Тирпица он был

облечен в такую форму, что препятствовать резкому удорожанию линкоров при замене

броненосцев дредноутами парламентарии фактически не смогут.

Но настроения Степану Осиповичу не подняло даже это: «Так - то, мой дорогой,

Германия, немцы. А то - наши! Балаболок да выскочек разномастных понавыбирают, вот

уж и надумают они нам в этой Думе. А то, что нет пока ответственного министерства –

так, лиха беда начало! Выклянчат. Помянете мои слова: взвоем мы еще от их «склок с

совещательным голосом»! Но, не дай нам Бог, чтоб кабинетная система или сменяемое по

выборам правительство как в Парижах, – вот тут-то и запляшем мы с вами танцы святого

Витта. Все давешние делишки господина Витте как бы нам цветочками не показались! Я

то думал, что сейчас в Питере попробуем порядок навести – а тут… Какое там! Задумали

Дубасова на меня менять. А зачем? Нет уж. Пусть он дальше с этим всем разбирается в

министерстве. А я, если Государь позволит, с палубы в кабинет не уйду. В море – дома!»

Последним узнал про Манифест царя наместник Алексеев. И, как рассказал позже

Василию Михаил, после прочтения его текста на новоявленного генерал-адмирала было

просто страшно смотреть. Евгений Иванович был ошарашен и взбешен одновременно. Но,

как тут же выяснилось, не от того вовсе, что из-за истового монархизма органически не

переносил демократических общественных институтов, в принципе не желая видеть и

слышать ни о чем ином, кроме как о неограниченной монархии - самодержавии.

Все оказалось много проще. На нем лежала ответственность за огромный край. Где

пока ни один градоначальник, ни один полицмейстер, ни один начальник гарнизона или

войсковой атаман не были проинструктированы о том, как нужно воспринимать сие

царское решение и как себя вести применительно к таким обстоятельствам.

И, по большому счету, Василий резоны наместника вполне понимал. Получилось, что

необходимость сохранять секретность из-за опасности возникновения беспорядков в

столице, перекладывала после опубликования Манифеста всю ответственность и заботу о

недопущении эксцессов и разгула стихийной вольницы в городах и весях на местные

власти. Совершенно не готовые к такой новой вводной…

Мнение же обо всем этом штабс-капитана Красовского, старшего шифровальщика

штаба Гвардейского экспедиционного корпуса, первым во Владивостоке узнавшего

подробности Царского Манифеста, история для нас, увы, не сохранила.

***

Кстати, итоги вышеупомянутого Михаилом Земского Съезда, действительно можно

было смело считать прологом к этому Манифесту. Говоря образно, если сегодня воля

Императора возвещала о наступлении утра новой жизни России, то съезд этот был его

рассветной зарей. И сделать здесь небольшое отступление от темы для краткого описания

его предыстории и решений вполне уместно.

Строго говоря, это было первое крупное внутриполитическое деяние самодержца,

предпринятое им благодаря осмыслению всей той убийственной информации о будущем,

что безжалостно вылил на его несчастную голову доктор Вадик. Ничего не поделаешь,

врачам «часто приходится делать людям больно, чтобы потом им жилось хорошо». Увы, но

более образно и конкретно, чем эта крылатая фраза из «Иронии судьбы», суть призвания

хирурга определяло только бессмертное: «Резать! Резать к чертовой матери, не дожидаясь

перитонита!» От Риммы Марковой…

Обдумав услышанное, Николай для себя твердо решил как можно скорее запустить

маховик земельной реформы, способной как повысить уровень сельскохозяйственного

производства, так и параллельно решить две сопутствующих проблемы: обеспечить на

28

годы вперед подпор людского потока к заводским проходным, переселенческим поездам и

пароходам, повышая одновременно уровень жизни остающихся на селе.

Но за всем этим масштабным процессом необходим был неусыпный контроль и

действенное управление им. Только вот достичь этого лишь силами уездных и губернских

администраций было попросту невозможно. Даже при условии обеспечения должного

финансирования. Управленческий штат их был не велик, а профессиональный уровень для

столь сложной и масштабной задачи – в массе своей явно слаб.

Не сразу, но Николай все-таки согласился с тем, что без решительного привлечения к

этой работе органов местного самоуправления - земств - не обойтись. Более того, - именно

они могли стать важнейшим элементом всей системы проведения реформы, ее главным

тягловым механизмом, оставляя местным администрациям функции учета, контроля,

отслеживания финансовой дисциплины и обратной связи.

При этом, как следствие, неизбежно вставал вопрос о привлечении к этому самому

самоуправлению лиц крестьянского сословия, дабы избежать пресловутого «без меня меня