Однажды в Лопушках

Надо будет к реке сходить, застирнуть, небось, дни-то жаркие, мигом высушит. Оно, конечно, лучше бы в стиральной машинке, но та старая, бочкой, и тетка её включать запрещает. Машинку вовсе достают исключительно для постельного белья. И тогда приходится стоять рядом с этою бочкой, глядеть, чтоб шланг не выскочил, а потом и ручку крутить, проталкивать сквозь валики мокрые простыни.

Да, лучше на речку.

Сон.

Он давно уже вырос. Но во сне жарко. Солнце слепит. А на речке — самое оно. Говорят, грибы уже пошли, что вряд ли, ведь сушь стоит страшенная. Какие грибы на сушь? Но если получится собрать, глядишь, тетка сильно ворчать не станет.

Или вовсе не станет.

Вздохнет этак, печально, глянет исподлобья и велит уроки делать. Потом, правда, сама вспомнит, что лето же. Ну её…

К речке он побежал, одновременно отмечая, что вновь сделался собою, прежним, тощим и неуклюжим. Лядащим, как тетка говорила. И штаны эти помнит. Их потом собака подрала, когда они с Беловым полезли в сад дядьки Никифора за яблоками. Кто ж знал, что тот кобеля своего на ночь с цепи спускает? Белову-то ничего, Белов-то скоренько на забор взлетел. Он никогда-то от заборов не отходил.

Осторожный.

— Сволочь, — сказал кто-то.

И тогда Олег увидел Леньку, который сидел на бережку. Ишь ты, уже и рыбы наловил, начистил и нанизал на веточки.

— Соли принес? — деловито уточнил Ленька, поворачивая веточки. Огонь горел не сильно, но и не слабо, самое оно, чтобы пропеклось.

— А то, — Олег вытащил из кармана сверток. — Чего ты Белова не любишь?

— Трус потому как.

Ленька глядел снизу вверх и что-то с ним не так было, а что — не понять.

— Ты вообще куда пропал? Тебя все обыскались! — упрекнул приятеля Олег.

— А про это ты Белова спроси… только хорошо спроси, а то ведь знаешь… надоело мне тут до крайности.

Он протянул ветку с зажаренной рыбой. И Олег почувствовал, как рот слюною наполняется.

— Не смей, — строго сказали ему, и он руку разжал. Ветка с рыбой упали на землю. Олег обернулся.

Никого.

А когда назад поглядел, то уже и Леньки не было, а у костерка дед сидел. На корточках. Старый совсем… тогда Олег не понимал, насколько дед стар. Теперь же отчетливо увидел и глубокие морщины, прорезавшие дедово лицо, и выцветшие глаза его.

Волосы седые, которые он собирал в хвост. И это было странным.

— Никогда ничего не бери у мертвецов, — сказал дед. — Забыл?

— Забыл, — признался Олег.

А рыба тоже исчезла.

Соль вот осталась, на тряпице.

— Эх, от дурная девка… — дед покачал головой. — Не привела, стало быть?

— Не привела, — Олег сразу понял, о чем речь. — Я и сам должен был бы. Потом. Как один стал. А я вот… простишь?

— Как не простить, — дед усмехнулся. — Но теперь-то тебе сложнее будет.

— Расскажешь?

Олег огляделся.

Берег… знакомый берег. Сколько раз он тут бывал, порой не по делу, но просто так, отойти в тиши и от тетки, и от сестрицы своей двоюродной с её вечным брюзжанием. А ведь она немногим Олега старше была, но все ворчала, ворчала… больше матери своей.

— Расскажу, что можно, — дед указал. — Садись. И не бойся. Меня не бойся. Свою кровь не обижу, даже тут.

— А тут — это…

— Тут — это там.

— Понятно, — усмехнулся Олег.

— Поймешь. После. Иное надобно шкурой прочувствовать, а уж потом слова искать. Ибо пока не прочувствуешь, слова бесполезны. Так вот… ведьмаки мы.

— Мы?

— И я, и отец мой, и дед, и прадед… долгехонько род силу копит, но так уж вышло, что я от родового пути отступился. Сердцу ведь не прикажешь… а я пробовал. Думал, дурак, что если жену с умом выберу, то оно только лучше будет.

— И… как?

Подумалось, что жил дед один-одинешенек, и дома-то от женской руки ничего не осталось. Да и тетка свою мать не вспоминала никогда, будто и не было её вовсе. Тогда, в детстве, это не казалось странным. Как и не казалось важным.

— Никак. Выбрать выбрал. Да только выбрать — одно, а жить — другое. Оно ведь как, не с родственными связями живешь, не с деньгами да регалиями, но с человеком.

— Моя… бабка, стало быть…

— Из родовитых, — согласился дед. — Некогда мой прадед оказал услугу одному роду. Давненько сие было, но у родов память крепкая. Вот, когда я решил долг взыскать, очень уж обидно стало, что при силе своей да умениях я без титула живу, мне и сосватали девку рода знатного, но захиревшего. Я и имя её принял, свое позабыл…

Дед смолк. И Олег вдруг испугался, что этот разговор оборвется. И он никогда-то не узнает… а ведь если бабка родовитая, и дед имя принял… и почему Белов об этом не рассказал? Он ведь еще когда родословную составлять взялся. Сам сказал, что, ежели хорошо прошлое потрясти, то, глядишь, и сыщется кто голубой крови. А с этим и в Дворянское собрание проще войти будет.

Искал.

И… не нашел?

Почему?

— А о том сам думай, — сказал дед. — Что до прочего, то… не прав я был, имя сменивши. Свою судьбу с ним отдал, чужую принял. Род древний, да бестолковый на диво. И родила она мне не сыновей, а дочек.

…его, Олега, матушку да тетку.

— …и ни у одной жизнь не сложилась, — закончил дед. — Благо, хоть твоя матушка сына принесла. Мне бы тебя сразу забрать, да сперва боялся, что не управлюсь с малым-то. И своих бед хватало. Дело мое прогорело. Должен остался людям многим. Сила… сила тоже неспокойною сделалась, вот и пришлось продавать, что есть, да возвращаться домой. Дома-то всяко легче.

С этим Олег согласился.

И подумал, что и вправду стоит вернуться. Дом-то теткин, может, сестрица и не продала. Нет, она бы, конечно, продала бы, когда б нашелся покупатель. Но кому там покупать? Деревня захиревшая, еще тогда почти помершая.

А если и продала, он, Олег, обратно выкупит.

Мысль эта принесла почти физическое облегчение. Точно. Выкупит и собственный дом поставит. Чтоб корнями в землю ушел.

— И верно, — дед глянул снизу вверх, искоса. — Только сперва ко мне наведайся. Силу-то, конечно, примешь, да притомилась она. И иное наследство взять надобно. Там, в доме. Придешь — подскажу.

— Приду, — пообещал Олег. — Если жив останусь.

— А тут уж постарайся. Негоже род наш прерывать. Я, конечно, глупостей изрядно натворил, но… что сумел, то искупил.

— Моя… бабка… она…

— Жива, что ей сделается, — махнул рукой дед. — Как… стало ясно, что дела мои не поправятся, то и поспешила откланяться. Я ведь не любил её. Никогда-то. И она меня. Но заботился вот. Все хотел показать, что не зря она за меня пошла, что не хуже я. В долги влез… долго лез, упорно, чтоб только угодить. То имение родовое, заложенное, выкупить, то дом в Москве восстановить, то приодеть, в свет вывезти, чтоб не хуже, чем у иных… теперь-то понимаю, что пыль в глаза пускала. Она. А я дураком был, да… дочек-то родила. И оставила. Просто одного разу возвращаюсь домой, а там пусто… и наряды прибрала, и шубы, и драгоценности. Дом свой продала, как и имение. За нею-то значились. А мне, стало быть, дети и долги.