Однажды в Лопушках
Шрифт:
И летят стрелы, которые почти стерлись от времени.
— Храм, — тихо сказала Оленька, чувствуя, как оборвалось сердце. — Это ведь… это…
Она закусила губу, чтобы не ляпнуть лишнего. Маменька всегда повторяла, что Оленька совершенно безголовое создание, не думает, о чем говорит. И она права, наверное, ведь сейчас Оленька не представляет, о чем следует говорить в древнем храме.
В живом храме.
Был бы он мертвым, сила бы не откликнулась, а так… он ощущался.
Оленька закрыла глаза и сделала глубокий вдох, вбирая окружающую её энергию всем телом. Это… не совсем научно, но
Да, именно.
Оно спало.
Давно.
Со времен последней битвы, когда дети Морриган проиграли-таки фоморам и вынуждены были покинуть тварный мир, впрочем, закрыв и его…
…Оленька читала легенды?
Нет, такого она точно не читала, но если позволить силе проникнуть внутрь…
…неразумно позволять чужой силе проникать внутрь. Она ведь способна Оленьку изменить. И это просто-напросто опасно! Оленька всегда отличалась благоразумием. Пожалуй, единственное её положительное качество. А тут…
Сила текла.
Ровным потоком, слезами дев, что обрезали волосы, дабы сплести из них тетивы…
…какие тетивы в современном мире? Но следовало признать, что в современном мире девам пришлось бы куда сложнее. Из волос автомат не сплетешь.
И Оленька улыбнулась.
Тому, кто говорил. Она не желает оскорбить, она…
— Возьми мою силу, — сказала она, прижимая обе руки к знаку. — Возьми мою кровь… в дар.
Потом запоздало вспомнила, что стоило бы ограничить, а то ведь и всю взять могут, до последней капли. Но ладони опалило, и древний символ запылал ярким светом.
Морриган?
Единая в трех ипостасях. Неистовая Бадб.
Коварная Нуаду.
И Маха, чьи руки покрыты перьями стрел.
…откуда…
Не важно.
— Я… я просто заблудилась, — сказала Оленька, убрав руки со стены. — Я… не самый хороший человек. Не умная. Скорее даже наоборот. А еще трусливая.
Не стоит признаваться в трусости той, которая паче других достоинств ценит личную храбрость. Но и лгать существу иного плана по меньшей мере глупо.
— И, наверное, я просто хочу вернуться домой. И… предупредить. Здесь происходит что-то в высшей степени неправильное. Понимаете? Вряд ли… я сама не понимаю. Но…
Она сделала шаг.
И споткнулась.
О щит.
Круглый такой щит, несомненно, древний, которого не было, а он взял и появился, бросился под ноги.
— Это… мне? Спасибо, конечно, большое, но я… я как-то… совсем не воительница. У меня даже по физкультуре стоит удовлетворительно… единственная… мама злилась, что…
Щит она подняла.
А потом и шлем.
И…
— Это уже чересчур.
Древний доспех стоял у стены. Или висел? Сам по себе… темный, гладкий. Жуткий со стороны если. Панцирь будто поглощал свет. Наручи щетинились шипами, как и те штуки, которые следовало надевать на ноги.
— Нет, — Оленька помотала головой. — Я… я ведь домой хочу! Какая битва!
В голове загремела буря клинков. Оглушил вой ветра, принявшего на крыло тысячи стрел, засмеялась богиня.
— Помилуйте… вот право слово! Вы только не обижайтесь! Но… но какая из меня воительница? Я же… я это и не подниму! И…
…доспех пришелся впору.
А еще стоило приложить к себе кирасу, и кофта высохла. И главное,
Оленьке ничего-то делать не пришлось, стоило коснуться, и он сам…— Вот мама удивилась бы, — сказала она, пытаясь примостить шлем. Шлем, в отличие от доспеха, упрямился, и его можно было понять. Он наверняка был очень героическим шлемом, и битв повидал немало, и достоин был героя.
А тут не герой, тут Оленька.
— Ну… извини, — сказала она тихонько и погладила расписанную рунами щеку. — Я ведь не сама… я ведь не специально. Давай… давай потом, когда выберусь, я подыщу кого-нибудь другого. По-настоящему героического?
И шлем сел.
А щит лег на спину. И удивительно, Оленька, которая совсем даже не отличалась выносливостью — знать бы вовсе, чем она отличалась, кроме глупости, — веса не ощутила.
— Я… никогда не воевала, — предупредила она секиру, которая сама в руки легла. Зато подумалось, что теперь ей никакое чудовище не страшно.
Даже проснувшееся.
Инга как-то сразу поняла, куда идти.
Она вышла из машины первой, отмахнувшись от Белова, который решил вдруг проявить небывалую услужливость. Дорогу он показывать взялся.
Да эта дорога…
Инга шла, и с каждым шагом она будто… будто домой возвращалась! И пусть дом этот ничуть не походил на бабушкин, но… дело ведь не в нем.
— Инга!
Она не стала оборачиваться и, остановившись посреди улицы, самой обыкновенной деревенской улицы, закрыла глаза.
Душа пела.
Инга уже и забыла, что она способна петь. А тут…
— Инга, — Белов схватил за руку. — Инга, пожалуйста, постарайся держать себя в руках.
Что?
Он что, опасается, что Инга истерику устроит? Глупость какая. Она и прежде-то… а уж теперь… впрочем, весьма скоро причина беспокойства Белова стала ясна.
Девушка.
Очень красивая девушка, пусть и далекой от современного идеала красотой, но все же… лучше, чем на том снимке. Много лучше. Инга залюбовалась. Округлое лицо с крупными чертами. Глаза такие ясные. У самой Инги цвет и тот не понятен, то ли серый, то ли голубой, но мутный-мутный.
Волосы…
…Инга всегда с волосами маялась, тонкими они были, хрупкими, сколько ни лечи. Вот и пришлось стрижку сделать. У девушки же волосы лились светлой рекой, и она эту реку гладила, впрочем, не выпуская руки Красноцветова. Тот же, пусть и лежал смирнехонько, с девы этой взгляда не сводил.
Надо же.
Все-таки существует любовь.
Инга сглотнула. И даже подумала, что стоит отступить, что подождет разговор и нечего лезть к людям, которые так заняты друг другом. И она бы вышла. Несомненно, вышла бы, но… Белов помешал. Ткнул Ингу в спину и сказал:
— Видишь?
— Вижу, — тихо ответила Инга. — Доброй… ночи. Извините, что я вот так, без спроса… и вообще.
Стало вдруг стыдно.
И за планы давние, и за недавние. И все это вдруг разом показалось непередаваемой глупостью. А ведь она всегда гордилась своим умом. Бывает же…
— Инга? — Олег сел. — Откуда ты…
— Да… так… подумала, что нам стоит поговорить. Обсудить все…
— Наверное, и вправду стоит, — Олег посмотрел на свою девицу с такой надеждой, что Инга не выдержала и отвернулась. А потом тихо попросила, в сторону.