Одно сплошное Карузо (сборник)

Там сейчас, говорили некоторые сотрудники редакции, особенно умудренные так называемой «правдистской закалкой», – слово «там» всегда произносилось с определенным придыханием, с закатыванием глаз к потолку и с некоторым экивоком через левое плечо себе за спину – там сейчас есть просвещенные люди.

Одному такому «просвещенному» меня увещевали позвонить. Вот и телефончик, звони, Вася, скажи, что Павлов нас оклеветал. Я позвонил и сказал. Последовала некоторая пауза, после чего на другом конце провода, то есть на Старой площади, начал извергаться фонтан просвещенности. Да вы… да как вы смеете… да кто вы такой… на секретаря ЦК ВЛКСМ замахиваетесь… автор паршивеньких повестушек… пишете черт-те что… в другое время с вас бы семь шкур за это содрали… После этой неосторожной ремарки о блаженном «другом времени» последовала новая пауза, довольно продолжительная: время-то было нынче неуютное для аппарата, мощи их усатого божка как раз выбрасывались из мавзолея. Какое время вы имеете в виду, озадаченно кашлянув, спросил я. Я имею в виду времена неистового Виссариона Белинского, проорал просвещенный деятель и бросил трубку.

Кризис отношений журнала «Юность» с комсомолом так и не развился до финальной стадии, так как он был вовлечен в кризис более широкого характера – в массированную карательную атаку против молодого послесталинского искусства. В течение полугода 1963-го, забросив поступательное движение к сияющим вершинам коммунизма и даже борьбу за торжество мира и социализма в мировом масштабе, партия при непосредственном участии своего вождя верного ленинца Никиты Сергеевича Хрущева колошматила абстракционистов, додекафонистов, сюрреалистов, модернистов, авангардистов, всю ту публику, которую вождь хлестко определил в духе Марьиной Рощи одним словечком – «пидарасы». Своего пика эта кампания достигла в марте 1963-го, когда в Свердловском зале Кремля Хрущев орал и стучал кулаками на Вознесенского и на меня.

В «Юности» в те дни царила атмосфера застойного, а стало быть, и несколько комфортабельного перепуга. Обеденные перерывы, которые сотрудники обычно проводили в ресторане Дома литераторов, растягивались едва ли не на половину рабочего дня. Анекдоты в коридоре стали рассказывать шепотом. Появился вор. У сотрудников пропало несколько ценных вещей и пальто. Авторы были под подозрением. Распаялся любимый самовар.

Ликующие органы реакционного сталинского крыла (в литературе, милостивые государи, вообразите, в те годы было два крыла) усиливали свои атаки на журнал «Юность» как на форпост всех этих битников и пидарасов. Главный журнал либералов «Новый мир», как ни странно, оказался вне критики, ибо его причислили к литературе «народной». Руководство «Юности» кряхтело все пуще: старики, ну на этот-то раз нас разгонят окончательно. Хитрые правдистские политиканы, они понимали, что нужно выказать полнейшее смирение, принять позу некоего раскаяния, иначе не избежать партийного гнева. Тогда-то и появились на свет различные заявления авторов журнала, признающих какие-то якобы совершенные «ошибки», в том числе моя статья «Ответственность» в «Правде», составлять которую мне помогала чуть ли не вся редакция. Все вздыхали, поднимали глаза к потолку, разводили руками – надо спасать журнал!

Следует сказать, что, когда кризисная пора миновала, «Юность» отнюдь не отступилась от своих позиций, а напротив, даже каким-то странным образом на них утвердилась. Середина шестидесятых годов для журнала была, пожалуй, наиболее плодотворным временем.

На Западе принято считать, что с падением Хрущева осенью 1964 года кончился и период так называемой «оттепели», а между тем именно после этого падения начался период, если так можно выразиться, «второй оттепели», который продолжался до августа 1968 года.

Главным редактором тогда был опытный боевой конь социалистического реализма знаменитый партийный журналист и писатель Борис Полевой, автор хрестоматийной в рамках советской литературы «Повести о настоящем человеке». Перо его соотносилось с пером Катаева в той же пропорции, в какой, скажем, кудахтанье несушки соотносится с пением майского соловья, у него не было никакого ощущения литературы, но в принципе он был человек незлой и даже с некоторым, я бы сказал, положительным зарядом. Первые годы своего правления он во всяком случае старался не мешать. Знаю, старики, что вы тут все собрались такие левые ребята, сказал он авторам и редакции при вступлении на трон, но все-таки давайте попробуем, может, вам и удастся отсидеться за моей широкой жэ.

К удовольствию всей редакции, кабинет главного чаще всего пустовал. Полевой, один из основных советских «борцов за мир», постоянно кочевал, то и дело выходил на передовую идеологической борьбы – то на Елисейские Поля, то на Пикадилли. В его блистательном присутственном отсутствии или, наоборот, в отсутствующем присутствии удалось напечатать немало так называемых противоречивых произведений, иными словами, кое-что стоящее. Приезжая, он устраивал шумные скандалы – что-то вы тут, старики, распоясались вкрутую! – собирал редколлегию, разносил редакцию, но тут боевая труба Всемирного Совета Мира звала его в новые походы, и вещи, едва ли им не загубленные, появлялись на страницах журнала.

Именно таким образом мне удалось в те времена напечатать две самые свои «непроходимые» штуки – рассказ «Победа» и повесть «Затоваренная бочкотара». Несмотря на постоянное битье в комсомольских и других реакционных органах печати, увеличивался и авторитет молодых авторов «Юности». В середине шестидесятых годов редколлегия пошла на дерзейший шаг, включив в свой состав главу тогдашних бунтарей Евтушенко и меня.

Все это, разумеется, не могло произойти без одобрения или хотя бы уклончивого попустительства Старой площади, то есть отдела культуры ЦК, но дело в том, что в те времена и в этой почтенной организации не установилось еще свинцового единства мнений на литературный процесс. У «Юности», да и вообще у либеральной части советской интеллигенции, были если и не союзники, то доброжелатели среди иных в самом деле просвещенных партийцев.

Примером такого доброжелательства можно считать знаменитую статью тогдашнего редактора «Правды» «Партия и интеллигенция», в которой автор предостерегал от прежних вульгарных методов обращения с творческими людьми. В качестве иллюстрации таких вульгарных методов автор приводил анекдотическое письмо ялтинских таксистов писателю Аксенову. Письмо это было инспирировано газетой «Известия» как возмущенная реакция трудящихся на мой рассказ «Товарищ Красивый Фуражкин», напечатанный незадолго до этого в «Юности».

Популярность и влияние журнала становилась все выше. Читатели «Юности» превращались в своего рода многомиллионный клан. Проявились даже некоторые элементы коммерческого подхода. Эмблема журнала, рисунок литовского графика Стасиса Краускаускаса «Девушка с веточкой во рту», стала распространяться в виде почтовых открыток, этикеток для конфет и спичечных коробков, брелоков для ключей и так далее.

В вооруженных силах между тем по приказу идеологического динозавра Епишева журнал был самым решительным образом запрещен. Однажды, возвращаясь из-за границы, я оказался в одном вагоне с демобилизованными солдатами советской группы войск в Венгрии. Подвыпив, ребята рассказывали о разных своих художествах и вольностях, которые они, такие смельчаки, выкидывали по отношению к своему командованию.

Входит «помпа» (то есть помполит, политрук, комиссар), а я стою возле своей койки в тренировочном костюме, курю «Астор», а в руках у меня журнал «Юность»… Ты что, говорит помпа, читаешь, Семенов, тудыттвоюналево, разве не знаешь, что запрещено? – Нет, говорю, не знаю, товарищ старший лейтенант, покажите, где это написано. – Да я тебя на губу отправлю, Семенов! – Привет, а я уже в дембеле, уже «Юность» читаю и на все кладу.

Вот еще один сейчас вспомнился смешной поворот этой военно-литературной темы. Года два назад в Чикаго случилось мне быть в русском ресторане. Посетители меня узнали, потому что за день до этого я выступал там в русско-еврейском клубе. Подошел один крепыш лет тридцати пяти. А вы знаете, господин Аксенов, я в свое время из-за вашего рассказа в журнале «Юность» получил пять нарядов вне очереди. Как так? А вот так: служил я в танковых войсках, где – сказать не могу, сами понимаете, военная тайна. Проводит у нас «помпа» идеологическое собрание. Надо, говорит, товарищи солдаты, осудить рассказ этого Аксенова «Местный хулиган Абрамашвили». Вот ты, Гершкович, и начни. А чего же, говорю, его осуждать, рассказ хороший, говорю, жизненный. Ах так, говорит, Гершкович, пять нарядов, говорит, тебе вне очереди!

Много раз мне приходилось выезжать с бригадой журнала в различные города на встречи с читателями. Кстати говоря, встреча в Чикаго сильно напомнила мне эти прежние советские поездки. Энтузиазм публики повсюду был чрезвычайный, а однажды, кажется, в Ленинграде, студенты даже устроили редколлегии выволочку. Говоря о каких-то «проходных» сереньких стишках и рассказах, которые «Юность» время от времени (увы, слишком часто) печатала для отвода глаз, студенты кричали: как вы смеете печатаь такое говно в нашем журнале?!