Одного поля ягоды
Шрифт:
Гермиона считала эти примеры чрезмерными, но она видела их полезность: речь шла о том, чтобы научиться игнорировать импульсы, будь то естественная внутренняя реакция на боль или внешнее принуждение, вызванное магией.
Легилименция, как она прочла, была одним из многих способов колебания направления человеческой мысли. Другие вещи, которые могли затронуть разум: чары принуждения, Конфундус, Империус, врождённые способности некоторых магических существ, таких как вейлы, сирены, дементоры и фениксы. Зелья, это конкретное зелье, и его пары могли это сделать, однако ментальное искусство окклюменции могло помочь немногим, если Амортенцию употребить внутренне, а не просто вдыхать. Было логично, что Мастер зельеварения вроде профессора Слагхорна научился защищать
Грудь Тома вздымалась и опадала от его глубокого вдыхания паров, что делали и все остальные, но его глаза не стекленели. Казалось, что Тому нравился запах, но он не поддавался его очарованию. Гермионе он тоже нравился, но это была не её вина: Амортенцию варили с целью обольстить неосторожных.
Когда занятие закончилось, Гермиона спросила Тома о мыслях по поводу урока.
— Я не заметила, чтобы кто-то переживал об Амортенции и о том, насколько она опасная, — отметила Гермиона по дороге на обед в Большом зале. — Я видела, что у половины класса текла слюна по партам! В учебнике есть целый список предостережений в сносках, но никто их не читает, а вместо того, чтобы перечислить их, Слагхорн провёл больше времени за объяснением, как заменить жемчуг выращенным для более дешёвого зелья. Как будто кто-то из нас когда-либо станет варить Амортенцию для себя.
— Кто-то, может, и станет, — сказал Том, — если они купятся на поверье в том, что запах Амортенции определит, на ком они женятся в будущем… Но, учитывая, что это те же люди, кто верит гороскопам так сильно, что не спят три ночи подряд, рассчитывая восход Венеры, их суждениям лучше не доверять. Я всё равно не уверен, как это работает: в учебнике сказано, что запахи еды достаточно распространены. Уверен, даже самая старая из старых дев поколебалась бы с выходом замуж за пирог с почками.
— У тебя был запах еды? — спросила Гермиона. У неё был напиток, но это было достаточно близко, чтобы считаться.
— Помимо прочего, — бесстрастно сказал Том.
— О?
— А что у тебя?
— Книги и пергамент. Хорошего сорта, ну, знаешь, тяжёлый пергамент цвета слоновой кости, который в «Писарро» продаётся на дюймы, — сказала Гермиона, описывая запах, который опознала первым, но она без сомнений знала, что это такое, в отличие от последнего, над которым до сих пор ломала голову.
Она имела в виду дорогие свитки высококлассного пергамента в канцелярском магазине на задворках Хогсмида, который помощник продавца должен был отрезать по заказу. Ученики запасались пергаментом подешевле с передних полок, но над этим дорогим пергаментом Гермиона задерживалась в каждое посещение. Он был таким толстым и тяжёлым, что концы не закручивались, стоило ей отвернуться. Пергаменту обычного качества требовались промокашки и пресс-папье, чтобы предотвратить заворачивание концов. Использование такой бумаги Гермиона не могла обосновать для ежедневного использования, только для итоговых проектов по её любимым предметам: нумерологии и рунам. И эта же бумага использовалась в самых ценных книгах из запретной секции, антикварных гримуарах, написанных от руки и пером, а не выпущенных массово, как их школьные учебники.
— У меня тоже он был, — сказал Том, прозвучав очень довольным собой.
— Там было что-то ещё… — неуверенно говорила Гермиона, задержавшись на секунду, чтобы пропустить первогодок Хаффлпаффа вперёд. Они держались за руки, чтобы не потеряться в лабиринте коридоров, ведущих в подземелья, от вида которых Том тихонько фыркнул себе под нос.
— …Я не смогла понять, что это было, но пахло знакомо, — продолжила Гермиона. — Вроде какого-то мыла или одеколона. Я всё ещё не знаю, что это. Мне надо будет подняться в спальню перед ужином, чтобы узнать, чем пользуются другие девочки.
Глаза Тома сузились:
— Ты серьёзно подумала, что твоё зелье пахло как одна из девочек из Рейвенкло? Это нелепая идея — кто бы это вообще мог быть? Гаттеридж? Шелтон? Хорошо бы не Эллерби: она раздолбайка.
—
Не говори мне, что ты веришь в предсказания по Амортенции, — сказала Гермиона со следами упрёка. — У меня ни малейшего представления, почему остальные считают это романтичным: профессор Слагхорн пропустил технику безопасности, но очевидно, что ничто в этом никак не связано с настоящей любовью.Она не верила в таинственную силу прорицаний, особенно если предсказания исходили от её одноклассников, которые утверждали, что они провидцы лишь потому, что у них был кошмар о плохой оценке за задание, и он сбылся.
Гермиона также осознавала, что, какими бы ни были её личные мысли по этому поводу, магловский мир никогда бы не позволил брак двух людей с половыми извращениями, как это называлось в журналах по психологии, которые она нашла в кабинете своего отца дома. «Психическое расстройство», прочитала она — и она об этом узнала только на письме, потому что эту тему не поднимали в обычных разговорах, ни в начальной школе, ни за семейным обеденным столом. Она даже не была уверена, позволяли ли это законы Волшебной Британии, но, судя по тому, что её соседки по спальне говорили о Джаспере Гастингсе и его «девиантных наклонностях», к некоторым вещам терпимость была ровно до тех пор, пока вовлечённые люди (в общем значении слова «люди», поскольку она была почти убеждена в разумности Распределяющей шляпы) не выставляли себя напоказ.
(И если они в первую очередь выполняли свой долг, когда этого от них требовали их семьи. Об этом никогда не говорили, но тем не менее это подразумевалось.)
Так или иначе — и если предсказания по Амортенции были истинными, в чём она сильно сомневалась, — она не могла представить себя живущей с одной из своих соседок по спальне до конца своей жизни. Хоть они и могли убираться за собой на общей территории и им хватало любезности заглушить шторы своего балдахина, если храпели, они были не более чем символическими друзьями, и притом отдалённо. Она не могла вспомнить своего последнего личного разговора ни с одной из них: она была единственной маглорождённой из всей группы, и её не особенно занимала культура волшебников, чтобы следить за ежедневными новостями или знать имена, обсуждаемые в сплетнях.
«Друзьями» и партнёрами по учёбе она с другими рейвенкловцами могла бы быть, но до настоящего друга или партнёра по жизни это было далеко.
— Я не верю в них, — быстро сказал Том. Он оглянулся вокруг, чтобы убедиться, что коридор был чист, прежде чем опустить голос до шёпота. — Я думаю, ты можешь справиться лучше этого. Ты создана для великих дел — по крайней мере, более великих, чем какой-то пошлый абсурд романтики, выпавший из котла.
Гермиона фыркнула:
— Лишь потому, что мне не нравится идея искусственной романтики, не значит, что есть что-то неправильное в идее романтики вообще.
Хотя она могла признаться, что ей нравится мелодраматическая идея романтики, её вымышленный образ, включающий серенады на балконе и обязательное двойное самоубийство в третьем акте, она не стремилась активно включить это в свою жизнь. Эту сентиментальную версию было приятно читать или смотреть на сцене в качестве развлечения, где Гермиону благополучно размещали за четвёртой стеной. Однако романтика как концепция, охватывающая всё: от ухаживания, взаимной привязанности, близости и постоянства до далёкого будущего… Ну, это было у её родителей, и эту реалистичную версию романтики — которая не обходилась без своих ошибок и неудач — она была бы не прочь узнать об этом на своих собственных условиях.
Логическое рассуждение было врождённой частью естества Гермионы. Не было никакого оправдания, почему к романтике нельзя подходить с реалистичными и разумными ожиданиями. Поступив таким образом, можно было бы избежать всех тех неприятных концовок, в которых застряли несчастные романтики. Смерть от разбитого сердца была судьбой, которую она намеревалась избежать: это было чем-то, что не принесло бы никакой пользы её будущим устремлениям.
— Это то, чего ты хочешь? Романтики? — рот Тома угрюмо перекосило. — Любви?