Одного поля ягоды

Мадам Аннис прыснула:

— Возможно.

— Риддл, — вмешался Нотт, — к чему ты клонишь?

Том бесстрастно посмотрел на него:

— Спроси свою мать.

— Маменька?

— Ничего, мой дорогой. Допивай свой чай.

— Что бы это ни было, мне это не нравится, — проворчал Нотт, раздражённое унылое выражение лица не менялось до тех пор, пока собака не съела свою еду, после чего она переползла к Нотту на колени, ударилась макушкой о его руку и забила хвостом по бархатным подушкам.

Их разговор продолжился, он был менее напряжённым, но более формальным, чем раньше, и каким-то образом вернулся к неразрешённым вопросам — необъяснимому таланту Тома, таинственной юной леди Тома и неожиданному интересу Тома к журналу по волшебному домоводству мадам Уимборн. Чай допился, тосты доелись, а мясная нарезка исчезла — бoльшая её часть ушла в глотку собаки. В течение всей трапезы она не издала ни звука, ни разу не проскулив и не гавкнув, что можно было бы ожидать от домашнего питомца, клянчащего кусочки со стола. Вместо этого она ставила свои волосатые лапы на бедро Нотта, наклонив голову и опустив уши в раболепной манере. Она казалась удивительно умным созданием — или Нотт был чрезвычайно снисходительным владельцем.

Солнечный свет сменился сливовыми и пурпурными тонами раннего вечера, а за пределами стеклянного купола в виде пудинга вдали на деревьях мерцали лампы, яркими пятнами разбросанные на разной высоте. Внутри зимнего сада щебечущие птицы устроились на своих насестах, приютившись среди каменных ветвей лиственной головы лукотряса.

Когда чайный поднос опустел, Том собрал крошки с мантии и испарил их. Он встал, поклонился мадам Аннис и попрощался с ней.

— Спасибо за чай, — сказал он мадам Аннис. А её сыну, — И тебе спасибо за приглашение. У тебя очень красивый дом, я рад, что мне довелось его увидеть.

— Было приятно принимать тебя, — благодушно ответила мадам Аннис. — Надеюсь, ты нашёл то, зачем ты пришёл сюда. Проводи его, Теодор.

Они вернулись в придел дома, позолоченные ветви зимнего сада прозвенели, когда закрылись. Проходя мимо рядов любопытных портретов и стеклянных фонарей, Нотт шёл быстрыми шагами в молчаливом раздумье.

— Думаешь, она что-то знала? — спросил Нотт, когда они перешли половину соборного нефа. — Чтение по лицу — это привычный трюк матери, но за эти годы она подловила нескольких человек. Ну знаешь, на обычных преступлениях — адюльтерах, секретных расторжениях брака, разорившихся, выставляющих напоказ притворное богатство. Она говорит, что это не столько магия, сколько умение считывать быстрые изменения выражений лица.

— Все верят матерям, не задавая вопросов?

— Ты обязательно должен быть такой врединой, когда дело касается прямого ответа?

— Я существую, чтобы сбивать с толку твои ожидания, — сказал Том. — И нет, она ничего не знает.

— Хорошо, — сказал Нотт. — Мы много недель обходили учителей стороной. А сегодня — закон. Я бы не хотел, чтобы мне приходилось следить из-за плеча за своей чёртовой матерью.

— Уж не маменькин ли ты сынок?

— Уважение родителей, — сказал Нотт надменным голосом, — это признак хорошего воспитания.

Нотт привёл Тома к главным воротам, открывая задвижку и выпроваживая Тома наружу.

— Точка аппарации там, — сказал он, указав на темнеющий лес. Ухнула сова, таинственно зашуршали ветки. — Тропинка покажет тебе дорогу.

Том услышал «сник» закрываемой задвижки:

— Если твоя семья получает «Пророк», следи за заголовками.

— Ты ожидаешь, что наши действия будут на первой полосе?

— Я ожидаю привлечь некоторое государственное внимание, — ответил Том. — Увидимся в следующее воскресенье.

Менгиры освещали тропинку мягким жёлтым светом, и, когда Том обернулся через плечо, ворот уж не было, не было и собора. Мшистые руины заняли их место, пустые окна были наполненными тёмными тенями, дыры в разлагающейся крыше выглядели как чёрные шахты.

Настоящий собор всё ещё стоял там, укрытый иллюзией, его внешний вид сохранился в первоначальном виде шестнадцатого века, не запятнанный течением лет и неуклонным шествием Прогресса и Современности. Внешние камни не почернели от угольной копоти, как в величественных зданиях центра Лондона, и резьба не была изъедена кислотными дождями, как на викторианских фасадах в Йорке. Но это была не просто красивая груда каменной кладки — во многом он напоминал Хогвартс в миниатюре: отдельная магическая экосистема, сосредоточенная на территории в несколько акров, богатая историей и наследием, материальная демонстрация могущества волшебников. Маленькие золотые птички в зимнем саду были тому подтверждением — это были золотые сниджеты, вид, на который когда-то охотились практически до полного исчезновения, и хотя сегодня он охраняется законом, всё ещё считается редким и чрезвычайно ценным.

И однако каким-то образом в какой-то момент стяжательство Тома полностью испарилось. В нём больше не было зависти Нотту, к магическому образу жизни мальчика, к его бросающейся в глаза демонстрации магического богатства.

Том аппарировал на кладбище Литтл-Хэнглтона, что было очень далеко и от дома, и от деревни, чтобы никто не заметил звук, размышляя о важности перемены его мнения. Он проскользнул в свою комнату, расстёгивая плащ и мантию и заперев их в своём сундуке, всё ещё пытаясь сделать твёрдый вывод. Должен был быть один, Том не верил в таинственность.

Вот что стало его выводом:

Богатство и материальное имущество не были выдающимися. Это были ресурсы, которые ставили тех, у кого они были, выше тех, у кого их не было, но они не наделяли своих владельцев какими-либо врождёнными качествами. Деньги Мэри Риддл не делали её заслуживающей внимания личностью, так же как Аннис Нотт не была особенной, потому что жила в сказочном замке, наполненном волшебными певчими птицами, скорее всего выкраденными браконьерами из заповедника.

Необходимые условия, чтобы быть Особенным, были гораздо более строгими.

Связь, которую Том делил с Гермионой, соответствовала требованиям Особости, но этого и стоило бы ожидать от двух Особенных людей. Том считал Гермиону привлекательной во всех самых основополагающих вещах, и было подтверждено, что Гермиона чувствует к нему то же самое, иначе его поцелуй в щёку поставил бы крест на этом конкретном направлении исследований.

События дня показали Тому ясный пример, чем является поцелуй между двумя людьми, и ему… недоставало сущности, он был пустым и поверхностным. В воспоминаниях отца Тому был представлен спектакль однобокой «любви» его матери. Это был убедительный аргумент в пользу того, что её смерть отвечала интересам и Тома, и его отца. В отличие от него, отношение Тома к Гермионе было осмысленным, основанным на более значимых вещах, чем социальные обязательства или низменные аппетиты.

Он изучал совет из книги, прокручивая слова «Onorare ed amare»{?}[(лат.) честь и любовь] снова и снова в своей голове, пытаясь вычленить их точное значение. Из того, что он узнал сегодня, это был теоретический идеал, которого достигали немногие. Это был разительный контраст с честью без любви Аннис Нотт и любовью без чести Меропы Гонт.

Ну, как нынешние поколения учились у прошлых, так же и дети превосходили своих родителей.

Значит, было хорошо, что Гермиона много лет назад предупредила его об опасностях экспериментов в одиночку.