Одного поля ягоды

Затем Трэверс опустил свою палочку на костяшки Гермионы, и их опутала вторая золотая верёвка. Их связанные руки выглядели, словно их обмакнули в котёл Жидкой удачи. У Тома перехватило дыхание. Жуткое ощущение того, что в сущность магического существования вписаны постоянные чары, было поистине обескураживающим. Алхимия изменяла основы магического естества, и за ней тянулась репутация самого могущественного из магических искусств. Эта магия — магия души — шла уровнем выше.

— …Я оставлю все прочие беспутные предприятия; своему мужу-волшебнику я посвящу такие благочестивые и благоговейные беседы, о которых он меня так усердно просит, — повторила Гермиона, и её ошеломила полная ликования ухмылка обрадованного этими словами Тома.

В устарелом языке волшебного мира было своё очарование. В книге объяснялось, что намерение определяет значение в том случае, если слово имеет как архаичное, так и современное употребление. Например, «беседовать» с другим человеком — более старое определение, исчезнувшее из магловского языка, — означало «составлять ему компанию». Гермиона задумалась над иронией ситуации: кладбище её не беспокоило, как и непередаваемая сила магии души, которую древние учёные едва ли понимали. А вот энтузиазм Тома по поводу санкционированной «беседы» был за гранью.

Золотой свет померк. Трэверс сложил свою палочку в карман, и кружок свидетелей удостоил их вежливыми аплодисментами. Том не стал задерживаться, чтобы получить хлопки по спине, которые Лестрейндж с удовольствием раздавал во имя братского поощрения.

— Уберите всё, прежде чем отправиться в паб, — приказал он. И не отпустивший руку Гермионы с самого начала церемонии Том крепко сжал её и аппарировал прямо в свою спальню.

«Элоиза стояла на коленях под окном, стараясь расслышать музыку. В гостиной Шлосс Альдерсбах играло фортепиано, и это было единственное пианино на всю деревню. Скрипучий церковный орган под присмотром пожилой фрау Бахмайер и в подмётки ему не годился. Музыка фортепиано, мастерство его музыканта… О, ничего подобного она и не слыхивала! Какие чудесные мелодии, исполненные с такими великими эмоциями! Она чувствовала в своей душе такую боль, о существовании которой и не знала, будто она становилась целой, а Элоиза и не ведала, что какой-то её части не хватало. Она в благоговении вздохнула.

Бренчание пианино резко оборвалось. Элоиза приготовилась бежать, но её юбка зацепилась за живую изгородь. Окно распахнулось, и тёмная фигура схватила её за запястье. Захватчик обладал до невероятно чарующей красотой: бледная, как у призрака, кожа, точёные черты лица, пытливый взгляд, серьёзный вид. Она была заворожена его видом. Как может кто-то столь привлекательный, как Максимилиан фон Альдерсбах, избегать компании, как это было у него в обыкновении? У него была карета и ездовая двойка, но никто не помнил, чтобы видел их выезжающими.

— Жители деревни знают, что лучше не приближаться к этому дому ночью, — прорычал Риттер фон Альдерсбах. — Я не допущу ни вторжения, ни кражи.

— Пожалуйста, сэр, я не воровка! — воскликнула Элоиза, отчаянно дёргая свою руку. Пальцы Риттера были тонкими и нежными, но они держали её крепко, как железный зажим.

— Тогда объясните своё присутствие, — приказал Риттер. Он потряс её руку.

По лицу Элоизы катились слёзы:

— Я услышала музыку из Рая. Я не смогла пройти мимо!

— Вы ошибаетесь. В этом доме ни толики Рая, — сказал Риттер, покачав головой. — Не возвращайтесь. Если только Вы не хотите столкнуться с дьявольским проклятьем.

Мужчина отпустил её руку и захлопнул окно. На стекло опустились шторы. Элоиза потёрла саднящее запястье, полная решимости найти новый способ пробраться к дому. Заносчивый аристократ просто пытался её напугать. Все знают, что нет никаких проклятий!»

— Загадочный мистер Максимилиан

Том прочитал все книги вдоль и поперёк, хоть велик был соблазн пролистать скучные сцены с танцами на балу и сварливыми матерями. Он изучил все техники. Он ждал этого момента два года, с тех пор как решил, что овладеть собственным помощником не такая уж плохая идея, как ему изначально её представили годы пламенных проповедей.

Когда они оказались в его спальне, Том отпустил руку Гермионы и проводил её к кровати. Слуги перестелили старые простыни на новое постельное бельё из приданого, а его комнату обставили так, чтобы она больше подходила женатой паре, чем холостяку. Гермиона упала на толстое зимнее покрывало с возгласом: «Умф!» — пока Том кидал на пол свой плащ, сбрасывал ботинки и расстёгивал мантию, а затем он вскарабкался на неё сверху.

— Гермиона, — бормотал он, целуя её в лоб, в каждую щёку и, наконец, в нежные, сладкие губы. Его руки запутались в её волосах, вытаскивая из них шпильки и отбрасывая их в сторону. — Гермиона, Гермиона, Гермиона…

Гермиона поцеловала его в ответ, потирая холодные руки о его шею и плечи. Со смехом она сказала:

— Ты не так красноречив, как обычно, Том.

— Хочешь, чтобы я сейчас был красноречив? — спросил Том. Он расстегнул плащ Гермионы и принялся за пуговицы её мантии. — Можем завязать беседу, если хочешь. Или можем завязать беседу.

Гермиона весело хрюкнула:

— О, беседу? А она будет такой же благочестивой и благоговейной, как ты обещал?

— Конечно, — сказал Том. — Я не допущу ничего иного, покуда жив.

Холодные руки на его плече остановились:

— Не знай я тебя лучше, — рассуждала Гермиона, — я бы сказала, что это строчка из романа.

— Но ты меня знаешь, — сказал Том. — И ты знаешь, что я читаю, что романы — всего лишь уютное чтиво для легковерных умов.

— Я тебя знаю, — согласилась Гермиона. — Поэтому преполагаю, что ты считаешь, что всё это слишком настоящее, чтобы быть романом.

— Именно, — сказал Том. — Прозе и не снилось это повторить, — он проскользнул по её шее губами и упивался трепетом её пульса. — Или это, — мантия Гермионы распахнулась. Том отодвинул в стороны половинки её воротника и оставил поцелуй на ямке у основания её горла. — Или это, — наконец распахнул он её расстёгнутую блузку и, задержавшись на одну минуту в своё удовольствие, чтобы полюбоваться Гермионой на своей кровати, оставил последний поцелуй прямо под нежным сатином её бюстгальтера.

— Том…

— Гермиона, — сказал Том, поднимая голову и любуясь раздетым видом его жены. Он был рад, что тон его мыслей был скрыт для всех, кроме обученного легилимента, потому что клеймо ЖЕНА ЖЕНА ЖЕНА отдавалось внутри эхом, будто в обычно слаженной работе его ума выскользнула шестерёнка. — Уверен, для нам обоим будет очень приятно. Ты мне доверяешь?

— Да, но…

— Хорошо.

— Том! — приподнялась Гермиона на локтях. — Ты говорил, что будешь считаться со мной в первый раз.

— Ну, полагаю, говорил, но…

— Хорошо, — сказала Гермиона. Хитроумным движением коленей она повернула их так, что он внезапно оказался лежащим на спине, зарывшись головой в подушки. — В этой беседе первой говорить буду я.

Одинокая лампа на каминной полке освещала лишь один участок комнаты. В тусклой полутьме покрывало было мятым, по полу разбросана одежда, а накрытое блюдо сэндвичей и ведёрко с шампанским, услужливо предоставленные слугами, оставались нетронутыми. Нежная ладонь проскользнула по голой груди Тома, и ногти сжали его сосок. От этого прикосновения он поморщился, но прокладывающая себе путь на южный фронт terra incognita рука подводила его к безумию. Он чувствовал нестерпимый жар, обжигающий его вены, заставляющий его действовать, вскочить и начать пировать сладкой, ничего не подозревающей дичью напротив. Он чувствовал норовистую неотложность так же отчётливо, как и чувствовал охватывающий его паралич из-за сдерживающей его неизвестности.