Одного поля ягоды

Гермиона нервно вздохнула:

— Деревня будет годами судачить о нашей свадьбе.

— Ой, замечательно, — отметил Том. — Я рад, что «обыденный» — последнее слово, с которым будут ассоциировать наш счастливый союз.

Под конец свадебного обеда, на котором миссис Уиллроу подала сладкий масляный торт, покрытый белым марципаном, Гермиона задала вопрос, который горел огнём на задворках её разума на протяжении всей этой ситуации в церкви.

— Том, ты знаешь, кто пригласил твоего отца?

— Да, — сказал Том.

— Это же был ты?

— Как ты узнала?

Гермиона вздохнула:

— Думаю, у тебя больная любовь к появлению на первой полосе газет.

— Тебе стоит радоваться, что мой отец опозорился на виду у всей деревни, — сказал Том. — Моё будущее наследство одним махом стало гарантировано. И я даже пальцем не пошевелил.

Гермиона ела торт и морально готовилась к своей предстоящей пятой свадьбе — и да, она запомнила число, потому что Том отсчитывал каждый рубеж, — церемонии магических клятв. Самая любимая у Тома, что он не преминул ей сообщить, но не стал делиться точными деталями предстоящего события.

— Неизвестность усиливает эмоции, — сказал он ей. — Если я испорчу тебе сюрприз, твои эмоции будут не такими глубокими и искренними. А я хочу, чтобы всё прошло идеально. Всё должно быть идеально, ведь это моя свадьба.

— Разве ты не хотел сказать «наша свадьба»? — спросила Гермиона.

— Я так и сказал, — согласился Том.

Как обнаружила Гермиона, причиной сюрприза церемонии было то, что Том выбрал для её проведения кладбище. Кладбище Литтл-Хэнглтона, возле церкви, в которой прошла их магловская церемония, огораживали вбитые в грязь металлические колья. На кольях были вырезаны рунические фразы для отталкивания немагических существ, а их одинаковый размер и зачаровывания говорили о том, что это массовое производство. Колышки палатки, догадалась она, купленные в магазине спортивных товаров. В том же магазине можно было купить складные котлы для готовки и отпугивающий докси спрей.

Снег лежал на земле хрустящим белым одеялом, тропинка утоптанного льда вела от дороги к более вычурной половине кладбища, которую занимали могилы семейства Риддл. По обеим сторонам снежной насыпи, выложенной вдоль дорожки, на шипастых ледяных шпалерах распустились прозрачные бутоны роз, сверкающие под мерцающим светом магических фонарей — сосудов под временными световыми чарами, стекающими с карнизов расположившихся повсюду мавзолеев и памятников. А в качестве лёгкого штриха загробного юмора скульптура ангела в центре кладбища была зачарована так, чтобы он держал букет ледяных цветов вместо массивной косы.

Гермиона потуже запахнула мантию и обновила согревающее заклинание, которое наложила ранее. В декабре в Йоркшире холодно, а по вечерам ещё холоднее, но Том настоял, чтобы всё произошло сегодня: двадцать второго декабря. Это была не просто их «жестяная» годовщина, согласно книгам по этикету, которые Гермиона много лет назад передала в приют Вула, — которую Том с радостью применил к ним с Гермионой, несмотря на то, что ему снова и снова напоминали, что это нелепо и невозможно, — но также и дата зимнего солнцестояния. Зимнее солнцестояние усиливало действенность магических дел от заката до рассвета, по крайней мере, так утверждали учебники Гермионы по астрономии. Она была уверена, что это применимо и к сбору аконита и цветов лунной росы, но сомневалась в его эффекте на магические обеты. Должно быть, Том прочитал слова «больше силы», и присущий ему цинизм по отношению к суевериям тут же выбросился в окно.

В конце покрытой льдом тропинки ждали Том и его приспешники в чёрных плащах и в натянутых на головы капюшонах. Это напоминало о днях, когда Том отправлялся навстречу приключениям под своим печально известным псевдонимом, и при виде этого Гермиона задумалась, не произошли ли за десять лет, разделявших Тома-сироту и Тома-жениха, какие-либо изменения в его персоне. Она помнила десятки писем, изящные обороты речи, лежащие на едва сдерживаемом недовольстве, всепоглощающее желание показать миру, что Том Риддл равен любой исторической фигуре, которую в книгах называют только по имени. Это было просто абсурдно, но для Тома оптимизм был искренним.

Как только он завидел Гермиону, со сверкающими из-под капюшона глазами и развевающимся плащом, Том прервал свой разговор с мальчиком возле него, будто в нём был какой-то автоматический инстинкт обнять её, как только он заметит её присутствие. Его рот открылся, и в холодный воздух взвилась слабая дымка, составляя слоги её имени. Она не слышала это, но знала; она знала, что Том Риддл изменился за эти долгие десять лет. Когда-то он презирал институт брака, считал, что это уловка, которую Общество использует, чтобы надуть слабых и легковерных. Но теперь его сомнения были забыты, и он был готов нырнуть с головой в самое большое надувательство в жизни.

— Гермиона, пора, — сказал Том, сделал шаг вперёд и взял её за руку. Она заметила едва уловимую дрожь в его голосе и яркий цвет его щёк. Он казался не таким красивым, как на их магловской свадьбе, но каким-то образом… Более пронзительным. Несмотря на холод, его ладонь была горячей, как в лихорадке.

— Хорошо, давай закончим побыстрее, — сказала Гермиона. — У меня с собой кувшин какао с ромом, который я взяла во время чая из буфета. Я за день ни разу не присела.

— Ты как будто не рада, — Тома словно оскорбил её недостаток энтузиазма.

— Это пятый раз за три дня, Том, — сказала Гермиона. — Я всё это время ношу свои парадные туфли.

— Ты должна была сказать, — заявил Том. — Ты же знаешь: несчастье ведьмы — горе её мужа.

— Прошу прощения, разве это не моя реплика? — встрял Нотт. — Знаешь, можешь всё сделать сам, если хочешь. Третья сторона необязательна. Это просто традиция. Мы не хотим мешать вашему маленькому tete-a-tete; мы просто отправимся в деревенский паб и подождём, пока вы закончите. По пути сюда я слышал, что выпивка бесплатна, пока есть что пить. Так что не обессудь.

— Тогда давай начнём, — сказал Том, и церемония началась.

Встреча фигур в плащах в полночь на кладбище должна была быть зловещей. Под тёмным облачным небом звуки природы: завывающего ветра и скрипящих веток — заглушал зачарованный барьер. И всё же по какой-то причине Гермиона не чувствовала никакого страха, когда Том взял её за руку, а Нотт положил свою палочку над ними обоими, и золотая верёвка скрутилась над и между их переплетёнными пальцами. Их связали сияющие усики, запястье к запястью, со странным покалывающим теплом, которое прорывалось сквозь плоть и зарывалось так глубоко, что, казалось, души Гермионы.

Она задрожала. Ощущение было странным, но не то чтобы неприятным. Оно напоминало ей о призыве её Патронуса, только Патронус приходил изнутри, а это — наоборот.

Нотт произнёс речь — саркастично и монотонно, будто зазубрил её накануне экзамена. Том поклялся в своей части обета, что будет исполнять свой долг мужа-волшебника в рамках своей свободы, в этой и каждой жизни.

Это довольно неординарная формулировка, разве нет? Она не могла припомнить подобную строчку из образца клятв в книге про волшебные свадьбы, «Матримониальная магия».