Оглянись на пороге

Проблем, по которым писать статью было нецелесообразно, было две.

Во-первых, она недавно писала отзыв, причем восторженный, не скупясь в восхвалениях. Напиши журналистка сейчас, что «Вервольфы» — группа отстойная, не умеющая ни играть, ни петь, ее бы засмеяли. А этого не хотелось. Да и редактор, который в последнее время на Веру смотрел косо, скорее всего не поставил бы статью в номер. Сколько можно об одних и тех же писать, да еще за здорово живешь?

Во-вторых, Дима, черт бы его побрал, был абсолютно прав. Даже самая черная статья не повлияла бы ни на его концерты, ни на карьеру. Вера знала, что он поет в кабаках попсу, но как она могла лишить его этого заработка? Правильный ответ вертелся на языке.

Никак.

Можно было выйти на местные интернет-форумы, найти поклонников группы и вылить свою желчь туда, но скорее всего мачо и сотоварищи в перепалках не стали бы участвовать, а может, и вообще не увидели бы ее стараний. Так что никакого результата, кроме сотрясания воздуха, это бы не вызвало. Да и кто читал эти форумы? Полтора человека?

Она нерешительно посмотрела на телефон, потом придвинула справочник и, полистав страницы, выдохнула, набрав номер.

— Надежда, здравствуйте, — проворковала женщина, повернувшись к зеркальной дверце платяного шкафа и посылая самой себе чарующую улыбку. — Это Вера.

— Здравствуйте, — осторожно ответила собеседница после короткой паузы, а потом, видимо сообразив, с кем имеет дело, довольно холодно поинтересовалась: — Чем обязана?

— Знаете, просто хотела позвонить, поинтересоваться, как у вас дела, — ответила Вера и принужденно рассмеялась.

— Вашими молитвами, — ответила собеседница. Журналистка несколько растерялась, а потом ринулась в атаку.

— Наденька, правда, что сегодня у вас в клубе выступают некие «Вервольфы»?

— А что?

— Ничего. Просто я бы на вашем месте им отказала.

— Это почему же?

«Читала или нет?», — подумала Вера про свою статью и доверительно сообщила:

— Знаете, поговаривают, что они наркоманы и на своих концертах творят бог знает что. Эти молодые группы на все готовы ради славы. Эти, по слухам, вытворяют нечто в духе «Короля и шута»… то есть «Ленинграда»… Ну, знаете, мат, а то и похлеще. Мне говорили, что их солист мочится прямо со сцены. Представляете, какой разразится скандал?

— Вам-то что за дело? — неожиданно грубо ответила собеседница в трубке, да так, что Вере показалось, что ухо и часть щеки покрылась инеем. Она уже машинально приготовилась ответить грубостью, но потом быстро шлепнула себя по губам кончиками пальцев, как в детстве за плохие слова, то и дело слетавшие с уст, и улыбнулась одними губами, растягивая их как резиновые.

— Наденька, мне, собственно, нет дела, это ваша территория, но я все-таки настоятельно не советую с ними связываться. Вот ей-богу, не стоят они того. В конце концов, еще спасибо скажете. Я же исключительно в ваших интересах действую. Считайте это таким дружеским жестом.

В трубке хмыкнули.

— Дорогая Вера, я очень ценю вашу заботу, — издевательски ответила Надежда. — Ваша… хм… доброта мне хорошо известна. Я вот, к примеру, весной предоставила вам свою, как вы верно заметили, территорию для фотовыставки. А вы исключительно по доброте написали статью о нарушении санитарных норм в нашем клубе.

Каждое «вы» звучало как вбиваемый в гроб гвоздь. Громко, беспощадно.

— Но я писала правду! — возмутилась Вера.

— И санэпид вашу правду оценил, задолбав меня проверками. И договариваться с ними было очень сложно. Эта проверка мне влетела в копеечку, и все благодарявам. А сейчас вы хотите, чтобы я отменила концерт?

— Не хочу, а советую…

— Ах, советуете? А я вам советую не совать свой нос куда не просят, — взвизгнула Надежда и бросила трубку.

— Коза! — крикнула Вера уже неизвестно кому, поскольку там истерично пикало, нервно швырнула трубку на стол и потерла руками лицо. Надо же было забыть про эту злосчастную статью о нарушениях! Все-таки работа имела помимо преимуществ кучу недостатков, как вот сейчас. Теперь к директрисе «Парк-Хауса» не обратиться с просьбами.

«Ну и фиг с ней, — мрачно решила она. — Завтра же науськаю на нее пожарную инспекцию. Наверняка у них что-нибудь не в порядке. Не бывает ночных клубов, в которых все хорошо. Так что зря ты, дорогуша, нахамила! Нашла с кем связываться!»

Осознание, что нашлась новая жертва, Веру слегка развеселило, но не настолько, чтобы отвлечь от главного обидчика. Она заглянула в пустую кружку, поболтала кофейной гущей и с отвращением поставила обратно на стол.

В дверь позвонили.

— Мама, открой! — крикнула Вера. — Звонят, оглохла, что ли?

Снова позвонили. Чертыхаясь, она выползла из кресла, затянула халат и, бурча под нос, пошла к дверям.

Мать плескалась в ванной и звонка то ли не расслышала, то ли понадеялась на дочь. Вера повернула ключ, отодвинула засов и открыла дверь, даже не посмотрев в глазок.

На пороге стоял муж. Вид у него был жалкий.

— Привет, — робко сказал он. От неожиданности Вера вдохнула, потом закашлялась и с трудом прохрипела:

— Привет. Чего тебе?

В мыслях она почему-то видела рядом с собой не этого обрюзгшего пьяницу в замызганном пальто, а лоснящегося патлатого Димку, и потому визит мужа, отодвинутого на задний план, подействовал раздражающе.

— Впустишь? — последовал вопрос. Вера подняла брови.

— Куда?

— В квартиру.

— Ах, в ква-а-арти-и-и-иру? — насмешливо произнесла она, растягивая гласные. — А что вы в этой квартире забыли, дорогой? Что вам у себя не живется? Больше пить не на что?

Она чувствовала застоявшийся перегарный дух и еще какую-то кислятину, смешанную с запахом кошачьей мочи. Засаленное пальто выглядело убогим и старым, и на нем отчетливо виднелись пятна, которые она сама определила как краску. Видно, оно служило еще и одеялом.

— Вера, ну что ты начинаешь?

— Я начинаю? Я начинаю? — вскричала она, не заботясь, что услышат соседи. — Да я еще и не заканчивала! Вы только посмотрите на него! Приперся в квартиру! А что ты в этой квартире сделал? Что ты внес в нее? Да ты за полгода не продал ни одной картины! Живешь за мой счет и водяру халкаешь за мой счет! Месяц где-то бухал, а щас явился: пустите, люди добрые, воды попить, а то жрать хочу, аж переночевать негде!

Он ссутулился, втягивая голову в плечи, как страус, ошеломленный ее яростью, а Веру уже несло. Руки самопроизвольно сжимались в кулаки, а глаза, серые, невыразительные, превращались в две черные дыры из-за расширившихся до предела зрачков.