Огонь и сталь

— Да что с тобой такое, Гривик? — она откинула со лба спутанные золотистые волосы. — Ишь, разошелся! Смотри, променяю тебя на какого–нибудь мерина.

Конь затряс головой. А хозяин бы ему никогда такого не сказал… но хозяин далеко. Рядом лишь Слышащая, мерзкий маг да эльфка, пахнущая зверем.

***

— Нужно дать ему имя, — жизнерадостно заявил Онмунд, шагая рядом с Тинтур. Мрачная Довакин покачивалась в седле, даже не глядя на мужа. С чуть вздернутой головой, прямой спиной и судорожно сжатыми кулаками казалась недвижимой словно статуя. Лишь недовольное сопение, пробивающееся из–под маски жреца Морокеи, свидетельствовало о ее раздражении.

— Я даже не знаю, мальчик это или девочка, — босмерка поправила заплечный мешок, перешитый, чьи ремни крест накрест перевязаны на груди девушки. Аргонианчик тихо сопел, положив головку на плечо Белого Крыла.

— Можно назвать как–нибудь нейтрально, — маг пожал плечами, — не можем же мы величать его просто ящером.

— Почему не можем? — с вызовом вскинулась Деметра. — Почему бы не звать его Чешуйчаткой? По–моему, вполне точно.

— Своего ребенка ты бы тоже назвала Чешуйчаткой? — меланхолично бросила эльфийка. — Или гнилью Намиры?

— Слава Акатошу это не мой ребенок, — рыкнула бретонка, пришпорив Тенегрива. Жеребец, радостно заржав, сорвался с места, быстрее стрелы устремляясь к Маркарту — городу, где кровь и серебро текут рекой. Озорник-ветер сорвал капюшон с головы Драконорожденной, и ее локоны бледно–золотистыми лентами развивались вслед за ней, полы темно-синего плаща трепетали, словно крылья дракона. Горы Друадах мрачными зловещими громадами, исполинской каменной грядой возвышались до самого неба, царапая заснеженными вершинами бездонный купол небосклона, вгрызаясь в облака. Густой белесый туман полз по камням медленно и неспешно, обманчиво лениво, но, прежде чем ночь окончательно заключит Предел в объятия, он растечется по всему ущелью.

От реки веяло сыростью и колючим холодком. Тинтур глубоко вздохнула, чувствуя сквозь затхлый запах воды и зыбкий аромат лаванды вонь наемников. Они шли за ней, вели от самого Солитьюда. Из города они вышли практически вместе, но потом немного отстали, однако, не выпуская беглую разбойницу из виду. Магичка была слишком поглощена своими мыслями, думая лишь о том, куда бы спихнуть юного аргонианина, а маг, в свою очередь, томился от недовольства любимой жены. Странные они. Больно уж… легкомысленные. Особенно Довакин. Не хочет — и все, хоть трава не расти и дракон не лети. Не такой Белое Крыло представляла себе благословленную Богами. Конечно, все не без недостатков, но… герой, Довакин должен вести за собой, вдохновлять людей, нелюдей и меров. А на что может вдохновить эта бретонка? Лишь на ее собственное убийство. У эльфийки уже не раз чесались руки всадить кинжал ей в глотку.

Когда босмерка и маг подошли к конюшням Маркарта, сумерки уже неслышно опустились на город. Тенегрив уже стоял в каменном стойле, и Седран, восхищенно лепеча, все подкладывал и подкладывал в корыто овес. Онмунд огорченно понурил голову. Деметра не стала его дожидаться — верный признак того, что и спать им придется в разных комнатах. Можно было бы снять на ночь один номер с эльфийкой, но мало ли что может подумать его жена. Нет, причин ревновать его у Довакин нет, но… а, подери ее Вермина, видят Девятеро, как он устал от ее бесконечных истерик и капризов! Вечного отсутствия, возвращения с лихорадочным блеском в глазах и свежими пятнами крови на одежде!.. какой норд будет терпеть такую жену, которая даже сына ему родить не сможет?! Здоровенные лохматые псы встретили северянина громким заливистым лаем, один из них, совсем молодой кобелек, попытался укусить его за ногу, но при виде босмерки заскулил и, поджав хвост, бросился прочь.

— Тьфу, малахольные! — обозлено бросил Онмунд, глядя, как Бенниг пытается успокоить собак: животные выли и метались, будто зверя какого учуяли. Стражник, несущий караул у главных ворот из резного двемерита, махнул рукой.

— Эй, вы там!.. давайте быстрее, ворота на ночь закрываются! Не успеете — будете ночевать на лестнице. Изгоев нынче много со скал спустилось, поэтому скоренько!

— Комендантский час? — Онмунд немало удивился. Вайтран, конечно, выставляет охранные посты, но чтобы запирать ворота на ночь?..

— А как же ж, — из–под шлема донесся сдавленный зевок, — время то какое неспокойное, Империя, Братья Бури да драконы… Маркарт неприступен, но безопасность еще никому не вредила… — внезапно маркартец замолчал. Бархатную тишину ночи разорвал пронзительный боевой клич Изгоев.

— Лучники, готовсь!..

Дети Предела, изгнанные нордами в горы, озлобились и одичали. Старые Боги отвернулись от них. И Изгои напали на город лишь от отчаяния. Закаленные скалами и ненавистью, живущие мыслью и желанием вернуть свой город, облаченный в шкуры, они бездумно бежали на хмурые каменные стены. Небольшой отряд, всего пятнадцать душ во главе с Вересковым Сердцем в ужасной оленеголовой маске и тощим стариком, размахивающим грубым топором.

— Идите, детища Предела! — хрипло вопил он, бешено вращая бельмастыми глазами. — Сомните их ряды, убейте захватчиков! Пусть падут они как пшеница перед жнецом! Пусть кровь оккупантов оросит камни Друад… — стальная стрела, пробившая грудь старейшины, оборвала его тираду. Изгой рухнул на колени, прижав ладонь к груди. Воины гор гневно завопили, но ворота Маркарта со зловещим лязгом распахнулись, и стража тараном влетела в нестройные ряды Изгоев. В этот вечер кровь и вправду лилась здесь рекой. Кровь северян и отрекшихся, смешиваясь, поила суровую землю Предела. Совсем юных девушек и юношей, и заматерелых в боях вояк… Онмунд, прикрываясь оберегом, отходил к воротам, когда к нему подскочила Изгой — тоненькая, худая, даже изможденная девушка, скорее — девочка лет тринадцати. Ожерелье из костей и камушков трещало от каждого ее движения, черты лица неразличимы из–за пересекающих их рваных линий татуировок. Завывая по звериному, она обрушила на колдуна град яростных ударов костяным мечом с узким зазубренным лезвием.

— Умри!.. — выдохнула она и тут же завизжала дико, — умри, умри, умри!..

Заклинание дрожало, но магический щит прочен. Не ей его пробить. Онмунд видел страх и боль в красных от слез глазах. Внезапно она выронила меч и медленно осела на землю, закрывая лицо грязными окровавленными руками. Худенькие веснушчатые плечики тряслись от беззвучных рыданий. Маг опустил руки, подступая в скорчившейся на земле девочке. Бедное дитя… выросла в скалах, где ее колыбель качали холодные северные вихри, среди злобы и ненависти, обреченная до конца своих дней пылать гневом за изгнание своего народа… юноша, улыбаясь, протянул ей руку.

— Не бойся, я тебя не трону… — северянин попытался погладить ее по спутанным волосам, но острая боль, запустившая клыки в его живот, вынудила его закричать и рухнуть на колени, будто подкошенное дерево. На одежде стремительно расплывалось темное пятно. Изгой злобно расхохоталась, скаля гнилые зубы, и рывком вдернула кинжал из тела Онмунда. Кривое лезвие плакало багровыми слезами. Девочка жадно слизнула кровь с клинка и вновь замахнулась. Ее перекошенное гримасой жажды и ненависти лицо казалось магу безобразней лика самого даэдра. Он вскинул руку, и огненный шар рассыпался трепещущими бледно–золотистыми осколками, Изгой заверещала, когда пламя начало пожирать ее волосы и вплетенные в них перья. Северянин обессиленно упал, тяжело дыша, чувствуя, как кровь сочится меж его пальцев столь же неумолимо, как и Карт несет свои воды. Крик девочки, катающейся по земле в попытке сбить огонь, стоял в его ушах, хотя она давно уже не двигалась. Юноша приподнялся на локте, борясь с накатывающей на него болью. Деметра?.. Деметра в Маркарте, в безопасности, Изгои туда не пройдут… когда на Онмундом упала рогатая тень, в голове мелькнула шальная мысль, что это Хирсин явился из Обливиона за его душой. Что вечность он будет преследовать дичь ради Короля Охоты… Вересковое Сердце, истекающий кровью, со множеством ран, но еще могущий держать оружие, надвигался на скорчившегося на камнях норда. Изгой неуклюже подволакивал ногу, стрела насквозь пронзила его колено, стальной наконечник торчал с внутренней стороны ноги, оперение небрежно обломано. Изгой рычит, стискивая рукояти мечей, надеется отнять хотя бы еще одну жизнь, прежде чем его душа отлетит к Старым Богам. Боли он практически не чувствует, и лишь когда его голова отделяется от тела, вересковое сердце перестает биться.

***

Камо’ри одарил младшую сестру насмешливым взглядом.

— Раздобрела ты, я смотрю, — фыркнул он, выразительно шевельнув усами, — славно так раздалась. Неужто так хороша жизнь воровская, а?

— Уж получше твоей будет, — брат пахнет морем, солью и кровью, эти запахи так прочно въелись в каджита, что преследуют его даже здесь, в «Буйной фляге», — когда я видела тебя в последний раз, у тебя, вроде, оба глаза на месте–то были.

— Ах, это, — пират царапнул когтем по нашлепке, — невелика цена за тот куш, что мы с парнями сорвали.