Ох уж эти штуковины!

– Бинокль-то тебе зачем? – удивился я, глядя на Саньку. Тот, согнув ноги, валялся на подстеленном пледе. Августовская ночная прохлада ещё не погнала нас, романтиков, в палатку, и приятель разглядывал небо через огромный облупленный бинокль.

– А что? – Санька оторвал окуляры от глаз и глянул с подозрением. – Так виднее.

– Они мелькать будут, балда, – засмеялся я. – Надо смотреть на всё сразу.

– А комету через бинокль не лучше видно? – нахмурился он и снова вперился в небо сквозь линзы. – Хочу посмотреть на комету, от которой метеоры отваливаются.

– Кометы вообще не будет, – отрезал я.

– Саш, астроном ты недоделанный, – засмеялась подошедшая Маринка и опустилась на коленки рядом Саньком. Она распустила волосы, и те вороньим крылом оттеняли белизну тонкой шеи выше ворота. – Всю романтику разгонишь.

– Ничего не разгоню, – буркнул Саня и сунул бинокль под голову. – Летит.

– Рано ещё… – посмотрела вверх Маринка и запищала: – И-и-и-и!

Словно кто-то бросил в небо горсть булавок. Раз, другой.

Острые чёрточки сыпанули стайкой мальков в тёмном пруду.

– Ух ты! – заорал Санька и ткнал пальцем в жирную полосу света. – Почти до земли! И ещё!

– А это неопасно? – поёжилась Маринка. Она обернулась ко мне, в светлых глазах заиграл призрачный отблеск.

Я пожал плечами:

– Всё самое лучшее – опасно.

Спала Маринка, тихо сопел завёрнутый в плед Санька. Я слушал темноту, сознание уплывало. В полудрёме старые непонятные строки, услышанные когда-то и намертво запечатлившиеся в памяти, вернулись. Они кружили в голове, порождая мрачные, не складывающиеся в целое образы.

В ночь падающих звёздПод взглядом мёртвого ликаНе-человек, не-муж, не-чужой.Исполнит желанье троих:Не-любви, не-дружбы, не-долга.Избавленье и горький гейс ^[2] Вернут утерянное однаждыЗнанием, что течёт из сердца.

2

Табу-искупление.

Падающие звёзды царапали небо, и оно плакало.

Проснулся я от странного звука – словно кого-то душили. Первое, что увидел, были безумные глаза Маринки. Утреннее солнце купало в свете голубой полог палатки, и его безмятежность контрастировала с ужасом на лице девушки.

– Родик, Родька, проснись, – лихорадочно шептала она, а потом взвизгнула и отпрянула – потому что от её шебуршания проснулся Санька.

И, надо сказать, я прекрасно понимал Маринкины эмоции.

Существо, которое ещё вчера было нашим другом – круглолицым, суетливым задохликом и балбесом Сашкой Осьмушкиным, не стало больше, но теперь имело скуластое коричневатое лицо с россыпью светлых полосок, с огромными раскосыми глазами, в которых радужки были жёлтыми, с длинной «проволочной» чёлкой.

Оно высунулось из пледа – напоминающее человека, но чуждое, неприятное. Полосатая коричневая кожа обтягивала тонкие мышцы рук и плеч, линии расчерчивали костлявую грудь.

– Вы что?.. – существо поглядело на собственные когтистые ладони, сжалось и, сверкнув голубыми трусами, выскочило из палатки.

Хлопнул полог, стало тихо.

– Мамочки, – заскулила Маринка и вцепилась мне в плечо. – Родька, как оно здесь?..

– Тихо, – цыкнул я на неё. – Это же Санька, ты не поняла? Ты с ним рядом три семестра отучилась, лабы вместе делала. Хотел бы, съел бы тебя раньше. Так что успокойся. Хочешь, посиди тут.

Не могло же страшненькое создание проникнуть в палатку, сожрать нашего Саньку, натянуть его трусы и улечься спать рядышком с нами.

– Не уходи!.. Ты куда? – пальцы девушки сжались сильнее.

– Саньку искать. Надо.

И, не слушая всхлипов, я вылез в безмятежное щебетание августовского утра.

– Выходи, хватит прятаться, – я постучал кроссовком по валуну в рост меня – одному из кучи, образовавшейся в прошлую геологическую эпоху. Сейчас куча поросла кукушкиным льном и корявыми кустами боярышника.

– Уходи, – буркнул откуда-то сверху Санька. – Тебе никто не поверит.

– А я не собираюсь никому рассказывать, – сказал я. – Обещаю, что не стану на тебя бросаться, объясниться надо. Ты же, урод, травму причинил… моей будущей девушке.

А что? Почему нет.

– Между прочим, для меня урод – ты, – из тени под боярышником обиженно сверкнули жёлтые глаза. – И вообще мне стоило бы тебя, как свидетеля, убить.

– Если б я не прожил рядом с тобой пару лет и не считал всё это время своим другом, то, пожалуй, сам тебя убил бы, – признался я. – А теперь выползай, надо что-то со всем этим делать.

Тени задвигались, полосатый Санька высунулся и пристально поглядел мне в лицо, а потом окинул взглядом с ног до головы, словно видел впервые. В каком-то смысле, так оно и было. Он вдрогнул, замешкался, а потом покорно соскользнул на тропу.

– Нам нужны человеческие техники эмпатии, – Санька пожал угловатыми плечами, футболка с изображением енота в скафандре смотрелась на нём чужеродно. – Никакого вреда, честное слово. Здесь я как бы обычный человек, учусь с вами на «Системном анализе», а на самом деле изучаю, как люди приспособили такую неважную штуку, как искусство, под передачу эмоций и эмоциональных идей. У вас это самое искусство разрослось до чудовищных масштабов. Странно, но очень интересно.

Он чисто Саньковым суетливым жестом покрутил витые браслеты на тощих запястьях.

– «У вас», – прячущаяся за моим плечом Маринка хмыкнула. Я чувствовал, что её отпускает. Прозрачное на дневном свету пламя костерка щёлкало сосновыми шишками, над ним потели сосиски, нанизанные на веточки. – А кто вы такие вообще?

Я понимал резкость в её тоне. Мне было неприятно истинное воплощение приятеля, а ещё неприятнее – что я не распознал в нём нелюдя раньше. Роковая невнимательность.

Да, у Саньки были странности: он очень внимательно смотрел развлекательные фильмы, удивлялся шутливым четверостишиям, которые мы сочиняли для девчонок на восьмое марта, забивал комнату в общаге тоннами поэтических сборников, но… Если бы все люди выглядели соответственно своему внутреннему «я», любые пришельцы померкли на их фоне.

Я слушал пояснения и поворачивал веточки с начавшими обугливаться сосисками.

Они, называющие себя «народом» на их собственном языке, были тоже землянами, расой старше людей. Случившаяся некогда катастрофа расщепила Землю на два полумира, неосязаемых друг для друга, и в этой половине людская раса создала собственную, причудливую по меркам Санькиного народа, цивилизацию. И искусство. Не просто развлекательное или повествовательное, а передающее коротко сложнейшие понятия и многоуровневые концепции.