Ох уж эти штуковины!

Я надеялся, что второй протрезвеет и сбежит, но не тут-то было. Он ухватил вилы и двинулся на нас.

– Валите отсюда, живо, – рыкнул я через плечо. Неумехи только мешают.

А потом увидел спешащих сюда людей и понял, что «валить» не поможет.

Внимание переключилось на мужика с вилами. Я сорвал с себя футболку и обмотал ею руку – оружия у меня нет, да и ладно, остальные людишки, в принципе, не проблема. Обычные, не тренированные крестьяне. Лишь бы двое гавриков за моей спиной не высовывались, да не убить бы никого невзначай.

Небо над нами покрылась царапинами метеорных хвостов.

А потом я понял, что пространство словно бы потянулось, на грани слышимости зазвенел шёпот, в котором я вычленял отдельные слова: «…в ночь падающих звёзд… под взглядом мёртвого лика…» – твёрдые голубые лучи прокололи воздух в паре метров над тропой. С той стороны кто-то засёк замыкание на Санькином гаджете, и это не предвещало ничего хорошего для меня.

– Бегите отсюда, живо! – крикнул я, усилив голос так, что эхо птичьим звоном покатилось по лугу. Люди оторопели, но не отступили. Я видел их хмурые испуганные лица. Шагнул вперёд, но не успел.

Так солнце отражается в водной глади – танцующей слепящей рябью. Люди закричали и попадали как кули. Трое моих соплеменников – высоких, снежнокожих, в боевом снаряжении выступили из белой потусторонности. Я вдохнул и отпустил внутреннее пламя, меняясь уже полностью.

Шёпот в ушах нарастал. Пространство стало осязаемым: оно струилось и лишь слегка приминалось от моих касаний, огибало ставшее высоким и гибким тело.

– Ты – тот, кто проклят Хозякой зимы, – послышалось из сердца сияния. – Она не забыла оскорблений, но готова пойти на сделку.

– Отдай его, – сказал старший, красноволосый и, как мы все, красноглазый, в высоком коническом шлеме со скрещенными перьями птицы Луга. Он показал на Саньку пальцем, в другой его руке шипел, разворачиваясь, слепяще-белый хлыст. Я слышал запах гари и крови и надеялся, что среди походя убитых нет детей. – Отдай, и ты сможешь вернуться.

– Нет, – покачал я головой.

Мне было не всё равно ни на убитых местных, ни на моего друга. Врага, гоблина, но всё же – друга.

Струна лопнула между небом и землёй, я вдохнул полной грудью ароматы цветов и ночи. Спираль событий запущена, заклятье рушилось.

Слова обрели смысл и паззл сложился.

В ночь падающих звёздПод взглядом мёртвого ликаНе-человек, не-муж, не-чужой.Исполнит желанье троих:Не-любви, не-дружбы, не-долга.Избавленье и горький гейсВернут утерянное однаждыЗнанием, что течёт из сердца.

И метеоры, и луна – сошлось всё. Санька – не человек, Маринка – не мужчина, а я… Наверное, я всё-таки не чужой им. Сопротивлялся тому, что знало моё сердце, но разве мог его ослушаться? Маринка не любила меня. А я – не люблю её.

Сияющий хлыст развернулся и ударил. Пойманный моим запястьем, затрещал и задёргался. Сейчас они все воробышки передо мной, я – снова я, не связанный больше проклятьем.

– Ты желаешь вернуться домой, Санька Осьмушкин? – одной рукой я держал шипящую, как бенгальский огонь, гибкую молнию, другой сложил знак, открывающий проход. Пришлые воины замерли, захваченные магией вершащегося.

– Хочу, – ответил Санька почти торжественно. Вышел из-за спины и встал, держа Маринку за руку.

– И ты хочешь перенести туда человека с этой Земли?

– Больше всего на свете, – сказал он.

Мир замер, вслушиваясь.

– Я дарую тебе спасение и возвращение домой. Ты можешь взять с собой эту девушку, о которой будешь заботиться. Гейс таков: никогда ни ты, Санька, ни твои потомки не причинят вред мне и моим соплеменникам – ни делами, ни помыслами, усёк?

– Усёк, – почесал голову когтистой ладонью Санька. «Ромашковые» глаза Маринки распахнулись на пол-лица. Ещё бы, я не планировал показывать ей свою истинную форму вот так вот скоро. И хвост, да. Всё-таки, хорошо, что у нас не дошло до любви и, пожалуй, никогда не дойдёт до дружбы.

Санькины браслеты-штуковины засветились, открылся проход на ту сторону. Я махнул рукой.

– А ты? – пискнула Маринка. Она теперь смотрела снизу вверх, но держалась молодцом. – Как тебя найти, Родь… Родик?

Словно ей больше не о ком жалеть – даже по эту сторону. Она всё ещё пыталась дружить.

– Мы увидимся, только если кто-то из вас двоих нарушит гейс, – хмыкнул я. – Других причин нет.

Надеюсь, до этого не дойдёт.

Санька потянул её к воронке. Ему было неуютно рядом со мной с той встречи у валуна, где он понял, кто я такой. А может, и раньше. Он всегда будет жить лишь из моей милости, но сам согласился на это.

Надо что-то делать со свидетелями… Я поморщился. Нет уж, сказано было в заклятии про «не-долг», вот пусть и будет он, не станем ломать изящную спираль предсказания. Порадуем уфологов и прочих экстрасенсов. Дома накопилась куча дел достаточно большая, чтобы не вспоминать о неосуществившейся любви и нерождённой дружбе.

По крайней мере, я очень на это надеюсь.

Алексей Жуков

Без пяти минут судьба

Приятель мой, Денис, имел во владении одну необычную штуковину. Увидеть ее воочию мне не доводилось, а на просьбы посмотреть однокашник всегда отвечал уклончиво. Однако упоение, с которым он рассказывал о вещице, не оставляло сомнений в ее существовании. Дениску я знал с младших классов, и он никогда не отличался фантазией, слывя человеком бесхитростным и занудным. Даже универ не исправил «горбатого», усугубив натуру свежеиспеченного айтишника любовью к железкам и скрупулезному анализу, которым оказалось не по пути с простыми человеческими радостями.

Слабину Денис давал только во время наших посиделок в баре. Наверное, тяга к людскому общению все же таилась в глубине его души, заставляя раз в полгода набирать мой номер. Почему именно меня он выбрал для роли своего визави, я не знал. Может, потому что остальные ребята из класса справедливо считали Дениса белой вороной. Я же с готовностью отзывался, сам порой не понимая, какая мне отрада от общения с этим затворником.

У нас уже давно сложилась компания из коллег, любивших покутить по пятницам, а в уик-энд потоптать пейнтбольную площадку. Денис же всегда был тих, зачастую скучен и растягивал единственную стопку водки на весь вечер. Зато факт сей напрочь отметал предположение, что рассказы его выплывали из алкогольного дурмана.